шла,  вынула, как во сне, из черных кос розу и отдала витязю.
Он поднял забрало: это был Даутбек.
     Под  приветственные возгласы  и  рукоплескания Элизбар,  став  на  одно
колено,   прочел  изречение:   "Зло  сразив,  добро  пребудет  в  этом  мире
беспредельно!"  -  и преподнес чашу Магдане.  Она,  вся розовая от волнения,
опустилась на скамью и прошептала Хорешани:
     - Сердце подсказало...
     - А  другой кто?  Подыми,  подыми забрало,  иначе  за  дэви  примем!  -
кипятился прадед Матарса.
     - Чинаровыми  ветками  забросаем!   -   поддержали  прадеда  любопытные
старики.
     - Я знаю кто другой, - выкрикнул Арчил-"верный глаз".
     - Знаешь? - хохотали старики. - Знаешь, как зовут твою сестру!
     - О, о! Подсыпь ему саману, с утра не ел! - загоготал рыжий ностевец.
     - Сам ты ишак и  на ишаке перед женой джигитуешь!  Посмотрим,  как я не
угадал!
     - А  если  не  угадал,  хвост  дрозда  вставим в  спину!  -  кричал дед
Димитрия.
     - Лучше ниже! - посоветовал прадед Матарса.
     - Я  Великого  Моурави  и  среди  тысячи  тысяч  узнаю!   -   выкрикнул
Арчил-"верный глаз".
     - Молодец! - засмеялся Саакадзе и поднял забрало.
     Вардан  зацокотал.  Молодые  и  старые  вскочили  с  мест,  рукоплеща и
захлебываясь от восторга. Саакадзе обнял Арчила.
     - Прошу,  Русудан,  возьми его в нашу семью: пусть твой день будет днем
радости для этого мальчика.  Потом, - Саакадзе засмеялся, - он слишком умен,
чтобы гулять на свободе.
     - Опять же  слишком зрячий,  да  не  станет он  отягощать слух ближнего
многословием, - и Трифилий многозначительно перекрестил юношу.
     Когда поздно ночью закончился пир и  гости свалились в  изнеможении кто
на тахту,  а  кто прямо на ковер,  едва расстегнув пояса,  под окном Магданы
раздалась песня.
     Придерживая шаль,  под  которой  трепетно билось  сердце,  Магдана чуть
приоткрыла ставню.  "Барсы"  с  зажженными факелами из  душистой травы  пели
мольбу о любви... о любви к их другу.
     Только двух отважных "барсов" не было под окном Магданы.
     Даутбек растянулся поперек моста и уверял:
     - Пусть хоть сатана подъедет, не пропущу!
     - Известный буйвол!  -  сердился Димитрий. - В бархатной куладже, а как
пастух, в пыли валяешься!
     - Димитрий, длинноносый черт! Смотри, какая розовая луна!
     Димитрий заерзал на камне:
     - Ты... ты... вправду любишь ее?
     - Смотри,  как разметались благоухающие косы.  Они падают мне на плечо,
щекочут щеки, я губами ловлю прядь... и...
     - Сатану,  может,  незачем и  полтора года пропускать,  а  преподобного
Трифилия и блаженного Бежана придется...
     Слегка приподнявшись,  Даутбек мгновенно скатился с  моста в плещущуюся
Ностури. Димитрий, распластавшись по-воински, отполз за кусты.
     С  нежностью  поглядывая  на  счастливо  улыбающегося Бежана,  Трифилий
говорил:
     - ...и личные богатства свои тебе оставлю, любимое чадо мое...


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Помня,  что улочки и переулки часто приводят не к тому месту, куда идет
путник,  Дато  сегодня твердо решил избегать каверзных поворотов,  таящих за
собой удивительные видения Москвы,  и предложил толмачу вести его,  Дато,  и
азнаура Гиви прямо на Пушечный двор.
     Переходя  Деревянный  мост,  изогнутый  на  сваях,  Дато,  прижавшись к
перилам, порывисто обернулся. По настилу метнулась тень, и худощавый человек
с  лицом  цвета  кофейных зерен юркнул за  карету шведских послов.  Унгерн и
Броман, важно надвинув шляпы с белыми перьями, разглядывали Пушечно-литейный
двор, раскинувшийся на том берегу, где на Кузнецкой горе тесно жались стеной
к стене приземистые мастерские пушечных кузнецов.
     Подтолкнув Дато, Гиви кивнул на карету:
     - Неужели этот  назойливый перс,  третий  день  крадущийся за  нами  по
пятам, воображает, что от ностевцев можно укрыться за позолоченным фургоном?
     - Знаешь,  Гиви, пусть перс думает, - засмеялся Дато, - а ты, не думая,
держи наготове кулаки.
     - Будем драться?  - захлебывался от радости Гиви. - Дорогой, нельзя так
долго кости "барсов" в покое оставлять! Я на перекрестке хотел ударить попа,
похожего на оглоблю, но из уважения к отцу Трифилию сдержался.
     Так,  разговаривая, друзья по деревянной мостовой подошли к караульному
"грибу".  Стрелец долго вертел бумагу с печатью Оружейного приказа, поданную
ему толмачом, и махнул рукавицей.
     Звякнул засов,  "барсы" вошли  в  квадратный двор;  в  одном  углу  его
возвышалась  белая  литейная  башня  с  широкой  трубой,  из  которой  ви