рекрытые  узорчатой  решеткой,  врывался  буйный
переплеск гудящей меди. Звонили на всю Ивановскую.
     Не сгибаясь,  восседал патриарх,  пытливо наблюдал за послами - остался
доволен:  сближались трудные пути России и Грузии.  "Сблизятся и рубежи",  -
подумал он и условно коснулся панагии.
     Думный дьяк,  держа  в  правой руке  горлатную шапку,  левой  приподнял
грамоту царя  Теймураза и  объявил послам,  что  патриарх велит  ту  грамоту
перевести, выслушает и иным временем учинит ответ.
     Вновь поднялся Филарет и,  стоя,  как и вначале, благословил грузинских
иереев.
     Кропотливо  сличал  патриарший  дьяк  Шипулин  тексты  двух  грузинских
грамот:  царю и патриарху.  Была в них заложена одна и та же мысль:  что шах
Аббас, как дикий зверь, лукав и злонравен. Он же, царь Теймураз, ради любви,
православия  и  благочестия  готов  стать  под  высокую  руку  царя  Михаила
Федоровича:  "И  мы все и  вся наша земля да будет царствия вашего работники
ваши..."
     Дела  Грузии  были  ясны,  как  солнышко.  Теперь,  не  отпуская послов
свейского  короля,  предстояло распутать исфаханский узел.  Персидские послы
Булат-бек и Рустам-бек томились в Москве уже не меньше,  чем ранее посланные
в Исфахан русские послы Коробьин и Кувшинов...
     Гудела  Ивановская площадь,  народу  все  прибывало.  Филарет торопился
закончить дела  Посольского приказа.  Наступал  час  городского приема.  Уже
тянулись к просторным хоромам за благословением новые воеводы, перед тем как
сесть на коня да взять саблю,  служилые,  празднующие новоселье,  и те,  кто
дочерей сговорил замуж  выдать,  и  попы,  и  монахи.  Несли  они  патриарху
преподношения "по силе и возможности".
     Не  весел был на прошлой неделе царь Михаил Федорович.  Охота в  дебрях
политики  никак  не  тешила  его,  а  властность патриарха порой  не  только
изумляла,  но и  пугала.  От патриарха не укрылась печаль сына,  и он вызвал
старшего стряпчего и  повелел  сделать  тотчас  же  "обсылку" -  доставить в
государев  дворец  разные  лакомства,  угощения  и  новинки,  полученные им,
Филаретом, в дар с разных концов Московского государства. Пусть царь хоть на
час возвеселится!  Предстоит важный выход к послам шаха Аббаса. И тут же, не
мешкая,  направил старшего постельничего на Казенный двор с наказом готовить
"наряд  Большие  казны",  ибо  регалии -  царская утварь:  бармы,  скипетр и
державное яблоко - затушуют личное настроение царя и подчеркнут его неземное
величие.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     В  опочивальне архиепископ Феодосий,  готовясь к  утренней трапезе,  не
переставал сетовать:  идут дни,  недели,  а  ответ патриарха и самодержца на
грамоты  задерживается.  Остается  смиренно уповать  на  небо  и  продолжать
лицезреть  святыни  и  другие  чудеса  стольного  города  Москвы.   Феодосий
прислушался, лицо его озарила радостная улыбка: из смежной горницы доносился
густой голос архидьякона Кирилла:
     - Дар Чудова монастыря:  пять иконок преподобного Варлаама Хутынского в
окладах с  чернью;  выносной фонарь  из  листового железа  с  изображениями;
медная лампада, покрытая чеканной сеткой...
     Феодосий одобрительно качнул головой:  пресвятая богородица защитила их
от  адовой скуки.  После приема в  Кремле объявил им  Иван  Грамотин милость
патриарха  Филарета:  свободно  осматривать монастыри  и  храмы.  Благодушно
проводя черепаховым гребнем по  шелковистой бороде,  Феодосий мысленно вновь
перенесся в богатые монастыри. Приятно было вспоминать, с какой сердечностью
принимали  игумены,  настоятели и  монашеская братия  грузинское посольство.
Памятуя о  разорении кахетинских обителей и  церквей,  учиненном нечестивыми
персами,  пастыри Московии щедрой  десницей отпускали благочестивые дары  на
восстановление христианских соборов. И снова донесся голос Кирилла:
     - Дар Сретенского монастыря: крест нательный бронзовый с позолотой; три
белые лампады; две хоругви из серебристой кисеи с образами...
     - ...Дар  Новодевичьего монастыря:  икона  божьей  матери  "Взыграние";
икона    божьей    матери   "Умиление";    чеканные   священные   сосуды   с
принадлежностями;  три иконки шитые; кропило посеребренное; пять водосвятных
чаш; чеканное кадило с бубенчиками.
     Феодосий,  блаженно улыбаясь,  окунул лицо  в  студеную воду  и  уже  с
насмешкой припомнил тягостные сновидения.  А  привиделся ему  лев с  усищами
шаха Аббаса. Ночь напролет топтался он у ложа, обнюхивал архимандрита. Ох, и
ворочался же раб божий Феодосий!  Стонал,  пугая Арсения. Но господь в своем
милосердии вовремя ниспослал утро.
     А  на  непривычно высоком стуле не переставал ерзать Гиви,  стараясь не
вслушиваться в монотонный голос Кирилла,  перечисляющего дары монастырей.  С
некоторых пор Гиви вообще стал замечать за собой какую-то странность: взирал
он  на  звезды -  они тотчас превращались в  медные лампады;  лишь собирался
восхититься прозрачным облаком -  как немедленно оно оборачивалось в святого
отца в белом одеянии, размахивающего кадильницей с бубенцами; достаточно ему
было  заглядеться на  какую-нибудь  чернобровую девушку -  как  тут  же  она
преображалась в  толстую церковную свечу с черным обгорелым фитильком;  а на
стройные  березы,  которые  вызывали раньше  восторг,  он  старался даже  не
смотреть, ибо вокруг них вились не темные ласточки