м, и с амкарами, главное - с азнаурами. Всех здесь в одной деснице
должен  держать.  В  нашем  сговоре сила  сопротивления строптивому царю.  А
вместо  печати  поставлю пушки.  Лишь  бы  поездка Дато  и  Гиви  увенчалась
успехом".
     Он стоял над самой крутизной,  устремив взор на север.  В  бело-голубом
мареве расплывчато вырисовывался Казбек.
     Там пролегал путь в Русию,  далекий, таинственный. И туда стремительно,
словно тучи в бурю, проносились мысли, но их сковывало пространство и время.
     - Скорей! Скорей! - хотелось крикнуть Георгию.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Медленно,  словно густой мед из  узкого горлышка кувшина,  текло время.
Более двух часов расспрашивал Иван Грамотин архиепископа Феодосия и, посулив
скорый прием  у  царя  и  патриарха,  отбыл  с  Казенного двора.  Томились в
Посольской палате грузинские послы.  Ожидание становилось тягостным, и время
уже походило не на мед,  а на застывшую смолу, в которой, как представлялось
архимандриту Арсению,  он увяз по голову.  Но в  тот миг,  когда архимандрит
силился разомкнуть веки, появился пристав с неподвижным лицом.
     На  вопросы,  касающиеся дел посольства,  пристав не отвечал,  но отвел
"барсов" в сторону и принялся развлекать их описанием Ливорно,  куда ездил с
московским посольством: тамошние женщины не токмо оголтело приглашают мужчин
на танец,  но и в карты дуются,  да еще таким кушем, что менее дубла у них и
монеты в ходу нет.
     Соблюдая наказ царя Теймураза, Феодосий всеми мерами старался держать в
тени опасного Дато, прославленного минбаши и дипломата, ближайшего помощника
Великого Моурави,  и  сейчас недовольно прислушивался к  раскатистому смеху,
доносившемуся из того угла,  где высился поставец с затейливыми итальянскими
вазами.
     Наконец,  часа за три до вечера,  вошли молодые бояре и  просили послов
следовать за ними.  Осеняя себя крестным знамением,  архиепископ,  следуя за
боярами, призывал на помощь иверскую богородицу.
     Минуя  Благовещенскую  паперть,  послы  пересекли  Соборную  площадь  и
подошли к  Золотой палате.  Феодосию почудилось,  что  на  него  надвинулись
белокаменным кольцом  множество  церквей  с  роскошными  куполами,  башенки,
расписанные  сине-красно-зелеными   узорами.   Он   украдкой   оглянулся  на
спутников, восторг и умиление озаряли их лица.
     У парадного крыльца,  встречая грузинское посольство, толпились дворяне
и приказные люди в чистом платье. На нижних ступеньках красовались "жильцы",
а на верхних, блистая праздничным нарядом, дети боярские.
     Когда архиепископ Феодосий со  свитой вступил под широкие своды Золотой
палаты,  его охватило чувство радости и  покоя:  с помощью господа он достиг
живительного источника, способного исцелить раны Кахети.
     Дато  закрыл  и  снова  открыл  глаза:   где  он?  Не  сон  ли?  Не  из
раскрашенного ли  льда  шлемообразные своды  стен?  Не  ковер  ли  самолет с
пестрыми разводами двигается по  полу?  А  за  меховыми шапками,  на  тканых
обоях,  будто  в  красной дымке,  -  конные воины вскинули копья и  знамена.
Вот-вот затрубит труба и кони понесут всадников на битву. А окна - может, из
тонкого леденца?  А свисающий светильник -  не из заснеженного ли серебра? И
над  всем  возвышается бледноликий царь,  уже  знакомый по  "Тысяче и  одной
ночи".  Словно опрокинутая золотая чаша, отороченная мехом, тяжело придавила
чело  самодержца.  И  холодные сине-красные огоньки загадочно мерцают вокруг
креста,  увенчивающего золотую чашу.  А  рядом с ним другой -  царь церкови,
могучий, как оледенелая скала, на которую оперлась Русия.
     Откуда-то,  точно из стены,  возник думный дьяк Иван Грамотин. Соблюдая
по уставу правила приема, он душевно представил послов:
     - Великий государь-царь  всея Руси Михаил Федорович,  грузинских земель
Теймураза-царя  посол  архиепископ Феодосий  вам,  великий  государь,  челом
ударил.
     Феодосий  благоговейно  склонил  голову.  "О  господи,  точно  Византия
воскресла!  И  херувим на белом клобуке патриарха,  яко звезда византийская,
призывно мерцает!" - внутренне умилялся архиепископ.
     Продолжая  изумленно  разглядывать стеклянные  глаза  царя,  ничего  не
обещающие,  но ни в чем и не отказывающие, проницательный Дато подметил, что
царь,  сжимающий скипетр,  который воплощал в себе грозную силу устремленных
ввысь кремлевских башен,  был ближе к небесам, чем патриарх Филарет, властно
сжимающий, словно земной шар, круглую надставку посоха.
     Пока  разноречивые  чувства  владели  архиепископом  и  азнауром  Дато,
архимандрит  Арсений  не  сводил  глаз  с  обсыпанного  драгоценными камнями
державного яблока, покоящегося на особом поставе. И почудилось архимандриту,
что "лев Ирана" уже придавлен этим державным яблоком.
     Шелохнулись на  плечах у  рынд четыре серебряных топора,  и  из ледяных
глубин  послышался  голос  царя.   Феодосий  утвердительно  склонил  голову:
"Теймураз-царь  здоров!"  -  снова  поклонился,  потом  высоко  поднял  свой
осыпанный жемчугом крест и благословил самодержца.
     Одобрительный гул  прокатился по  скамьям боярской думы.  Единство веры
представилось железной стеной, о которую неминуемо разобьются домогательства
шведов и персов.  Об этом сейчас, склоняясь друг к другу, шептались бояре. И
архиепископ Феодосий спокойную поверхность реки принял за ее глубины и,  как
мольбу о помощи,  протянул грамоту на фиолетовом бархате с золотыми кистями,
скрепленную печатью царя Теймураза.
     Самодержец России повелел думному дьяку принять грамоту.  Тут  Феодосий
спохватился:  разве слепая вера,  не  подкрепленная приправой,  не  противна
рассудку? И, улыбаясь уго