и не знает, как быть дальше?
     "Нет, дума моя о большом, о страшном! Где Союз азнауров? Где ополченцы?
Возможно ли жить, если половина сердца оставлена там, по ту сторону рогатки?
Как воссоединить уже распавшееся?..  Во  имя чего всегда воевал -  знаю;  но
ради кого сейчас воюю -  самому не ясно.  Какому царю достанется моя победа,
если...  если  не  будет  поражения?  Не  задают  ли  себе  подобный  вопрос
ополченцы,  не  щадящие ни  своей жизни,  ни  последних сынов?  А  если меня
спросят, что отвечу им? Сражайтесь за Картли! Но испокон веков они сражались
за  Картли.  А  кто сейчас распоряжается царством?  Не  цари,  а  призраки в
коронах!  Так что же пожнут ополченцы на поле битвы?  Ярмо и цепь!  А я веду
ополченцев,  значит...  неужели обманываю народ?! Нет! Тысячу раз нет! Воюем
мы за обновленную Картли! За новое знамя, на котором будет начертано: царь и
народ.  О, скорей бы прервать невыносимую тишину! Она способна заглушить все
смелые замыслы!.."
     И, словно угадывая думы любимого, Русудан тихо сказала:
     - Тишина  -  предвестник бури,  не  бойся  ее,  мой  Георгий.  Куда  бы
злонамеренная судьба нас ни забросила,  мы останемся такими, какими созданы:
буйными и непокорными.  Никто не в силах лишить нас душевной гордости. Пусть
люди не увидят ни твоих сомнений, ни моей печали...
     Замок спал, только сторожевые башни бодрствовали. На одной из них стоял
навытяжку Иорам, положив стрелу на тетиву. Раза два ему даже показалось, что
кто-то  крадется к  башенке,  но,  вперив взгляд в  черную ночь,  он  скорее
угадал,  чем увидел: Арчил проверяет посты... Когда что-нибудь ждешь, оно не
торопится прийти. Ночь, черная, бесконечная, когда же тебя сменит день?
     Кажется,  чуть-чуть  побелело  небо.  Издали  прохладный ветерок  донес
несмелый призыв ночной птицы,  потом  -  перед  рассветом -  петушиный крик,
что-то чирикнуло на ветке.  Рядом, разделяя испытание с любимцем, недовольно
зевнул волкодав. Вдруг он понимающе взглянул на Иорама, вздохнул и уже хотел
положить голову на лапу,  но насторожил уши и ощерился. Напрягая слух, Иорам
уловил осторожный топот коня...  О  этот  сладкий звук подков!  Он  отраднее
сазандари,  отраднее веселого праздника.  Почему же  так  медлителен путник?
Может,  друг боится потревожить утренний сон?  Или  враг крадется к  спящему
замку?
     Иорам поспешно натянул тетиву и  притаился за стеной...  Из леса выехал
всадник в  легкой бурке.  Оглядываясь,  медленно приближался.  Вот он уже на
проезде у  замка,  вот подъехал к  воротам...  Но  нет,  он не спешился,  не
постучал, а, подняв голову, оглядел башенки и двинул коня вдоль стен.
     Не показываясь, Иорам, подражая голосу отца, грозно крикнул:
     - Кто такой? Придержи коня!
     - Свой, свой, батоно...
     - Свой,  а  почему крадешься?  Или неведомо тебе,  что гость стучится в
ворота, а не ползет, подобно змею, куда не следует?
     - Батоно, темно еще, не заметил ворота.
     - Вот пущу в твой глаз стрелу, сразу прозреешь!.. Слезай с коня! Стой!
     На свист Иорама прибежали дружинники.  Узнав о приезжем,  один бросился
будить Арчила.
     Нет,  не спал в эту темную ночь Арчил-"верный глаз": его мучила жалость
к  еще не окрепшему "барсенку",  -  не слишком ли сурово обошелся он с  ним?
Даже взрослому трудно простоять целую ночь...  Но  Моурави ничего не сказал,
хотя видно,  все знает. Не сказал, значит, одобряет... Сразу надо указать на
неверный поступок, иначе всю жизнь будет думать, что прав...
     Эту  мысль оборвал торопливый призыв.  Узнав,  что всадник один,  Арчил
велел приоткрыть ворота.  Раньше пропустили озадаченного всадника, потом его
коня, и сразу железные створы захлопнулись, тяжело упал крюк...
     Сквозь  предрассветную  муть  Арчил  разглядел  приезжего  и   внезапно
закашлялся,  чихнул,  что-то промычал и все же не расхохотался: "Вот борода!
Наверно,  сатана в  цвет своих рогов окрасил,  -  иначе откуда такое?!  Что?
Гость спешит?  Должен видеть госпожу Хорешани?  Послание от  князя Шадимана?
Приятную весть  услышал  начальник охраны  раньше  госпожи  Хорешани.  Жаль,
неудобно опережать пробуждение солнца,  и  гонцу следует сначала отдохнуть с
дороги,  отряхнуть с  одежды пыль,  а потом проситься в покои замка.  Или он
думает - у Моурави гонца в конюшне принимают?"
     Все  больше  томился  рыжебородый,   одна  мысль  теснилась  в  голове:
вырваться, вырваться скорей!
     Лишь после утренней еды лориец был допущен в покои замка... Он было уже
отчаялся:  может, послание не примут; почему так томят? Правда, вино хорошее
принесли, целого барашка, зажаренного на вертеле... Значит, не догадываются,
что из Лоре. Может, подарок вынудит жену Саакадзе предложить гонцу погостить
в  берлоге "барса"?  "Тогда,  как  ястреб,  все осмотрю,  а  пока,  как ежа,
запертым держат..."
     Но тут звякнула задвижка,  вошел Арчил с двумя дружинниками и пригласил
лорийца следовать за  ним...  Коридор,  поворот,  снова  темный свод,  потом
лестница, дверь и... лориец невольно отпрянул: перед ним стоял сам Моурави.
     - Вижу, гонец, смутил тебя Георгий Саакадзе?
     - Почему смутил? Очень