ыл весь сосредоточен
и собран.
     - Не обессудь,  пятисотенный,  и ты,  атаман,  не прими за грех, что не
стал я дожидать и ударил всполох!
     - Добре!  -  проговорил Вавило Бурсак,  искоса поглядывая вниз, где уже
выстраивались казаки,  легко  стучали прикладами пищалей стрельцы,  а  около
церквушки поблескивали кольчугами и щитами дружинники.
     - Молодец  десятник!   -  подтвердил  пятисотенный,  незаметно  любуясь
Меркушкой, красота и отвага которого покоряли невольно.
     Матарс  и  Пануш,  накинув  бурки,  зорко  просматривали местность.  Не
вызывало сомнения,  что  поспешный приход  подкрепления к  минбаши связан  с
приходом  русских  к  "барсам".  Несмотря  на  то,  что  Омар  с  предельной
осторожностью провел стрельцов и казаков боковыми ущельями,  они,  очевидно,
были  обнаружены сторожевыми башнями  Зураба  Эристави.  И  вот  арагвинский
медведь обесславил себя  еще  одним  предательством:  одному ему  известными
тропами послал гонцов напрямик в  Мцхета,  где стояли пять минбаши со своими
тысячами.
     "Барсы" ошиблись.  Подход ленкоранцев был  вызван затянувшимся боем  за
Жинвальский мост.  Так  повелел Хосро-мирза,  не  дождавшись вести о  взятии
Жинвальской крепостцы.  Но сейчас Матарс и Пануш кипели таким великим гневом
на Зураба Эристави,  что готовы были немедля ринуться на кизилбашей.  Что же
удерживало их?  Кровь, - ибо, не говоря о дружинниках, немало русских должны
были  навсегда смежить глаза,  если бы  разгорелся неравный открытый бой.  А
они, "барсы", не желали потерь в рядах стрельцов и казаков. Поэтому Матарс и
Пануш  настаивали на  обороне крепостцы,  ибо  при  этом  сохраняли выгодную
позицию,  в  персияне вынуждены были  бы  вновь  прибегнуть к  неоднократным
приступам и потеряли бы свое преимущество в количестве.  Но и пятисотенный и
атаман решительно отказались.
     - Оно статно, - усмехнулся Вавило Бурсак, - что за плохою укрепою долго
не усидишь.
     - К  победе  не  ходят  тихим  ходом,  а  летают  летом!  -  проговорил
Овчина-Телепень-Оболенский.
     - Но как бы не попасть в сети,  - делая еще одну попытку отговорить их,
сказал Матарс, - кизилбаши хитры.
     - Авось! - непоколебимо ответили русские.
     Омар  никак  не  мог  перевести  это  чудное  "авось!".   Но  отвага  и
молодечество -  природные свойства "барсов" -  помогли им в этом бесшабашном
восклицании расслышать что-то  родное,  от  чего  у  каждого сердце забилось
весело.
     Избегая  лобового  удара,  Матарс  предложил другой  способ  нападения,
пятисотенный и  атаман внесли свои  поправки,  и  в  новом  плане сочетались
картлийская ловкость, казацкая смекалка и стрелецкая храбрость.
     Поднялись туманы,  поползли по скалам,  нависая белыми прядями.  Смутно
виднелись ряды стрельцов и  казаков.  Пятисотенный спокойным голосом,  точно
говорил об  облаве на волков под Истрой,  поведал стрельцам о  приходе новых
сил кизилбашей и проникновенно закончил напутствием:
     - Ребята, ломите дружно все, что будет впереди. А не одолеем, так ляжем
костьми на месте и  не положим бесславия на русское имя!  По заветному слову
наших дедов: мертвии бо срама не имут!..
     Заканчивал  и  атаман  свою  речь,  дышащую  чисто  казацкой  удалью  и
бездомьем:
     - Утекать,  братцы,  некуда -  сами видите.  До Терека -  как до Днепра
далеко;  да там же нет у нас ни жен, ни детей - плакать будет некому. Так уж
коли не то, так сложим головы добрым порядком и не покажем басурманам прорех
и заплат на спинах казацких!
     И  завет предков,  и  презрение к  благам земным,  отразившиеся в  речи
пятисотенного и  атамана,  были понятны "барсам".  И  сейчас,  когда туманом
неизвестности был окутан грядущий день,  им захотелось обрядом своих предков
отметить новое  братство.  Пануш  подозвав Нодара,  и  по  знаку Матарса три
клинка,   блеснув,   вырвались  из   ножен.   Омар  объяснил  военачальникам
происходящее,  и  против  Матарса  стал  Овчина-Телепень-Оболенский,  против
Пануша -  Вавило Бурсак,  против Нодара,  по его желанию, - Меркушка. Сурово
сделали  клинками надрезы  на  своих  указательных пальцах Матарс,  Пануш  и
Нодар,  такие  же  надрезы  они  сделали  на  указательных пальцах русских и
смешали свою кровь с их кровью, потом скрестили клинки, и каждый прикоснулся
губами к  клинку побратима.  Выхватили клинки и  дружинники и скрестили их с
саблями стрельцов и  казаков.  Отныне Терек  становился их  общим  отцом,  а
Арагви - матерью.
     Прикрываясь  туманом,   картлийцы  и   русские  гуськом  выбирались  из
крепостцы и  развертывались веером:  дружинники в середине,  казаки по левое
крыло,  а стрельцы по правое. Едва слышно отдавали команду сотники и есаулы,
следуя  примеру картлийцев;  казаки  и  стрельцы,  притаиваясь за  валунами,
выступами или распростершись на  сырых плоских камнях,  словно проваливались
сквозь землю.
     Матарс,  подпрыгнув,  ухватился руками за нависший выступ, подтянулся и
одним рывком очутился наверху.  Прислушался.  Ничто не нарушало покоя на дне
бездны,  и  лишь,  казалось,  звенела,  как  натянутая струна,  сама тишина.
Минбаши,  имея  численный перевес,  не  сомневались в  победе  и,  расставив
стражу,  ждали,  наверно, пока рассеется туман. Напасть сейчас на персидский
стан было выгодно,  несомненно и  Саакадзе решил бы  так,  -  но впереди над
единственной тропой,  ведущей к  кизилбашам,  тускло горел на  обломке скалы
костер, выдавая присутствие вражеского часового.
     Выслушав  Матарса,  вернее  Омара,