появились  цепи  спешившихся стрельцов  и  открыли
дружный  пищальный  огонь.   Поднялась  суматоха.   Сарбазы  ринулись  вниз.
Дружинники  слали  им  вслед  прощальный  камень.   Крик,  смешанный  говор,
проклятия,  смех.  И  в  то  время как  казаки сковали конный запас минбаши,
стрельцы  бегом,  распустив  по  ветру  золотое  знамя  с  черным  черкесом,
приближались к  развалинам  крепостцы.  Ошеломленные сарбазы,  не  достигшие
верха стены,  спешили по лестницам обратно вниз, другие, отбиваясь, пятились
по  стене к  лестницам.  Панический возглас:  "Рус  идет!  Рус  идет!",  как
раскаленный шар,  перебрасывался от одного сарбаза к  другому.  Скатившись к
подножию крепостцы,  сарбазы проворно откинули лестницы от  стен,  не  давая
возможности картлийцам спуститься им на плечи.  Пока Матарс,  Пануш и Нодар,
переложивший шашку из кровоточащей правой руки в левую, а за ними дружинники
сбегали по  внутренним каменным ступенькам,  минбаши,  понеся страшный урон,
отступил с сарбазами к "Седды Искендер".
     Меркушка с  горящими глазами,  судорожно сжимая  обновленную пищаль,  и
Овчина-Телепень-Оболенский,  отбросив кольчужную сетку, прикрывающую голову,
перепрыгивая  через  мертвых  кизилбашей,  конусообразные  барабаны,  ворохи
хвороста, изогнутые доспехи, взбегали вверх по отрогу.
     Омар,  раньше других добравшиися до  Матарса,  коротко рассказал ему  о
хитроумии терского воеводы,  о  стрельцах и казаках,  пришедших в черкесской
одежде,  но с огненным русийским боем на помощь картлийскому воинству.  Омар
еще  говорил  о  чем-то,  горячо  и  убежденно,  и  Матарс,  так  неожиданно
вырвавшийся из персидского капкана, переводил быстрый взгляд с громоздящихся
развалин крепостцы на  приближающихся русских,  огнем  и  мечом  разорвавших
кольцо мусульман.
     Как  брат  после  долгой  разлуки обнимает брата,  так  сжимал в  своих
объятиях Пануш запыхавшегося Меркушку. Он знал все, что знал Дато. Несколько
поодаль  Овчина-Телепень-Оболенский,  разорвав зубами  ширинку,  перевязывал
Нодару окровавленную руку.  Стрельцы перемешались с дружинниками и наперебой
засыпали друг друга вопросами, не понимая и силясь понять смысл слов хотя бы
по красноречивым жестам,  дополняющим эти слова. Омар, перебегая от группы к
группе,  наспех переводил сказанное. Белокурый Офонка Ермаков, расплываясь в
добродушной улыбке,  наседал на Роина Чорбадзе и, тыча себя в грудь пальцем,
беспрестанно повторял:  "Москва!  Москва!"  Черноголовый Гамрекел  Алавидзе,
сняв с  шеи  амулет против дурного глаза,  прилаживал его к  рукаву Богдашки
Рыболова.  Сотник Шалин,  изо всех сил ударяя Матарса по плечу,  восторженно
указывал на  разбитую,  но  не  побежденную крепостцу и  потрясал кулаком  в
сторону персов.
     Оживленный разговор ширился.  Показались казаки  -  лихие,  в  червоных
кунтушах,  в  кафтанах,  разорванных вдоль и поперек,  в богатых узорчатых и
парчовых кушаках, оттенявших нарочитую бедность остального наряда, в красных
сапогах, широченных шароварах и в высоких шапках из черных смушек с красными
тульями, с пистолетами, торчащими из-за кушаков. Приветственно потрясали они
длинными  пиками  и  турецкими  ятаганами,   вызвав  восхищение  картлийцев,
разразившихся громоподобным "ваша-а! ваша-а-а!" и ударами щитов о щиты.
     Омар  не  успевал  переводить.   Вавило  Бурсак  изумленно  разглядывал
овеянного  жаром  битвы  Матарса,  свирепый  вид  которого  усиливала черная
повязка через глаз.  "И впрямь "барс"!  -  решил атаман,  выслушав Омара. И,
смотря в упор на Матарса, выкрикнул:
     - Ты,  грузинец,  чую,  по-нашему басурман не любишь,  да мы с тобой их
выкосим так, що они вовек не забудут.
     - Не  забудут,  атаман,  вовек,  -  согласились стоявшие позади Бурсака
терцы Петр Среда и Каланча Фрол,  -  потому что они, бисовы дети, пулей ныне
зачеркнули жизнь Белого Гераски. И мы поклялись взять кровь за кровь!
     Омар перевел,  и  Матарс благодарно,  приложив руку к  сердцу,  склонил
голову:
     - Спасибо вам,  русийские казаки!  По закону наших гор поклялись.  -  И
обернулся к стрельцам:  -  И вам,  московские стрельцы, спасибо! Как вечен в
этом ущелье рокот Арагви,  так  вечен будет в  нашей памяти ваш  благородный
приход!..
     И  снова ночь густою чернью до  краев наполнила ущелье,  точно сомкнула
вершины, оставив лишь узкую щель, в которую едва проникают звездные отсветы.
Прохлада  исходит  от  гигантских скал,  и  гул  бурлящей Арагви  отдается в
расселинах адским ревом, как будто силится вселить жуть в сердца воинов.
     "А русийцев даже черные духи не смутят,  -  думает Матарс, обходя посты
часовых и  глубокое подземелье,  где  укрыты  казачие и  стрелецкие кони.  -
Расскажу -  не  поверят,  с  каким  спокойствием русийцы после  жаркой битвы
предались мирному сну.  Вот  этот чернокудрый подложил под  голову седло.  А
этот,   совсем  золотоголовый,   -   свернутую  черкесскую  бурку,  а  этот,
огненноволосый, - просто камень".
     Тропинки в  скалах,  скрытые  мглой,  внушали  опасение и  картлийцам и
кизилбашам.  И  вот на  невидимых выступах запылали десятки костров,  словно
повисших в мрачном воздухе. И эти дергающиеся оранжево-красные языки придали
ущелью еще более зловещий характер.
     Когда  Матарс  вернулся в  подземелье,  там  уже  собрались от  русских
пятисотенный Овчина-Телепень,  сотники  Шалин  и  Черствый,  походный атаман
Вавило Бурсак,  есаул Головко.  У входа на страже, опершись на