снег,  а  зимой виноград.  Внезапно
стоявшие впереди  зашикали,  стрельцы стали  оборачиваться к  площадке,  где
блестел набатный барабан.
     На площадке стоял Овчина-Телепень Оболенский, под его полковым кафтаном
виднелась белая шелковая рубашка,  обшитая по вороту мелким жемчугом, как бы
подчеркивающая мирный характер его речи.  Рядом с  ним,  взбросив стрелецкую
шапку  на  копну  волос,  красовался Меркушка,  стараясь  незаметно хоть  на
полвершка стянуть щегольский сапог, который безбожно жал ему ногу.
     - Чай,   догадались?  -  окинул  острым  взором  пятисотенный  смолкших
стрельцов. - На гребень иду туров стрелять!
     - Как так?!
     - Да так, с согласия воеводы. Спознаю чужую сторону.
     - Одному идти, пятисотенный, непригоже!
     - Что правда, то правда. А вы чай на мирном житье охудали?
     - Охудали! Нам бы с тобой за охотою гулять!
     - Вдругоряд! А ныне я с десятником Меркушкой.
     - Смилуйся, Лев Дмитриевич!
     - Прямой душой мечены!  Для одного ильбо двух нечего трубу разрывать! А
пойдем доброй партией! Допреж нас были кречетники, сокольники, ястребятники,
а мы - турники.
     - Ура пятисотенному! Пять сотен и забирай!
     - Ловок больно,  воевода дал-то две!  Против приказа нишкни!  Но тужить
нечего!  Одни со мной в горы, а другие на берег - беречь корабли персидские,
что  в  Астрахань груз для Москвы везут.  Царь наш государь с  аббас-шаховым
величеством в дружбе, а нам ту дружбу оборонять!
     - Накрепко правду сказывай, кому в горы!
     - Двум сотням! Меркушка, выкликивай!
     Стрельцы  сгрудились еще  теснее,  напряженно вглядывались в  Меркушку,
точно внушали ему  свое имя,  Меркушка про себя честил войскового сапожника,
обещая как следует намылить ему шею,  и,  с  трудом оттянув книзу сафьяновый
сапог, стал громко вызывать стрельцов:
     - Из сотни Шалина:  Добрынка Кирпичников!  Ортюшка Дудинсков!  Дружинка
Плотник! Осип Сапожник!..
     При  последнем  имени  Меркушка  болезненно поморщился и  бросил  косой
взгляд на синие сапоги пятисотеннего:  "Вот ведь тоже из сафьяна, а впору. А
мои, чай, шил черт босоногий!"
     Сотник Шалин встрепенулся,  ножнами провел черту, за которую переходили
вызванные стрельцы. Меркушка продолжал выкликивать:
     - Федька Прокусаев! Мокейкз Мясник! Сенка Горб Лысичин! Илейка Баран!
     Выходили молодцы как на подбор -  рослые,  плечистые. В толпе стрельцов
раздался гогот, кто-то выкрикнул!
     - А мелкоту, ради дружбы, аббас-шахову величеству!
     - Вы женатые,  а мы бобыли, - огрызнулись названные, - опричь каши, нам
терять нечего!
     - А попа Родиона забыли?
     - О-го-го! И Пашку Дняпровца! И Агафашку Воинка!
     - Пошто, пятисотенный, нас не призвал? Не доросли?
     - Недоросли! - согласился сотник.
     - Из сотни Черствого: Федька Ворон! Якимка Гречихин! Васька Горбун!..
     - Вот тебе и горбун! От пупа до башки - почитай, верста!
     - Такому-то всегда льгота!
     - Э-гей, береговые! Садись под тын да сади алтын!
     Шумели стрельцы,  подсаживали на крюк слова, отшучивались. Пятисотенный
согнал с губ улыбку, ударил саблей по барабану:
     - Слушай,  стрельцы!  В  горах прибыль великая!  Набьем туров премного,
вдосталь,  не  обидим!..  А  теперь велю охотникам заряд в  путь собирать да
корм.  Телег не  брать -  бремя лишь,  запас класть в  сумки:  по  пол-ляжки
баранины, да луку, да чесноку, да соли, да хлебов по четыре!
     - А пушки? А к ним зелья и ядер?
     - Не брать!  Охота - не бой! А чтобы не засекли черкесские стервятники,
по  землям  коих  проходить будем,  надеть  доспехи и  шлемы,  поверх же  их
черкесские бурки.  Коней  осмотреть накрепко:  не  хлябают  ли  подковы,  да
ввинтить шипы для твердых троп!  Запас для пищалей брать полный. А выступим,
даст бог, через два часа на третий!
     Стрельцы,   отобранные  в   партию,   окружали  Меркушку,   забрасывали
вопросами. Меркушка отмахивался:
     - Я того не ведаю!
     Не  угоманивались  стрельцы,  били  шапками  оземь,  ходили  вприсядку.
Остающиеся посматривали на "счастливчиков" с  завистью.  Охотники добродушно
утешали:
     - Знамо дело,  гребень не берег, а и на берегу охота обильна. Птица там
всякая, пеликан...

     Пока  под  неослабным наблюдением Меркушки  ездовые  стрельцы проверяли
коней и набивали запасом патронные сумки, Овчина-Телепень-Оболенский получал
от  воеводы  Хворостинина последний наказ:  "биться против  прежних сражений
вдвое".  В казачьем же таборе,  вблизи Терков, хорунжий Бурсак, по сговору с
воеводой, ударил всполох:
     - Эгой-да, казаки, выходи на круг!
     Между  островерхими шатрами  и  телегами,  двумя  кольцами  окружавшими
табор,  показались Среда,  Белый и  Каланча.  Казаки скинуди жупаны и  стали
поднимать оглобли и  налаживать стражу,  дабы кто  из  приказных сыщиков или
подслушников ненароком не втерся в сборище.
     Горели костры,  и  из-за  дыма  раздавался клич  есаульцев,  обходивших
табор:
     - Собирайтесь, казаки молодцы, ради войскового дела!
     На  площадь,  где  чернели гарматы,  хлынули терцы,  на  ходу заламывая
набекрень смушковые папахи,  или  вскидывая на  плечи бахчисарайские пищали,
или закуривая люльки.
     Сходились здесь и  давно осевшие на Тереке казаки и  выходцы с  чудного
Днепра, с тихого Дона, с далекого Яика. Одни, в атласных шароварах, щеголяли
дырявыми чоботами,  другие бархатными кафтанами прикрывали рубище, у третьих
на  буро-желтой старой сермяге ярко блестел золотой пояс,  а  у  иных вместо
плаща развевался персидский ковер или турецкая шаль. Самые разудалые были по
пояс обнажены,  с бритых голов лихо ниспадали оселедцы, а черные, как смоль,
или белые, как вишневый цвет, усы свисали на грудь.
     Многие уже проведали