- Да  просветит меня пророк!  -  изумился бек.  -  Что  же  тебе нужно,
храбрейший из храбрых?!
     - Тропы и дороги!
     - Да  ниспошлет аллах  победу  на  дорогах и  тропах  твоей  судьбы!  -
воскликнул ахалцихский азнаур.
     Бек почтительно приложил руку ко лбу и сердцу.
     - Ворота Турции широко открыты для Великого Моурави!..
     Бесшумно  опустился тяжелый  засов.  В  темный  квадрат  вступили кони.
Надвинув башлыки и  закутавшись в  бурки,  молча выехали ахалцихцы,  рядом с
ними Дато и Гиви... Эта темная ночь навсегда сохранила тайну прибытия гонцов
из Самцхе-Саатабаго.
     О   многом   решили   договориться   с   Сафар-пашою,   главное   -   о
беспрепятственном приезде и выезде азнауров и князей, соратников Саакадзе, и
всех других, желающих посетить дом Моурави...
     Хотя  ни  Саакадзе и  никто  из  "Дружины барсов" уже  давно не  верили
посулам и  заверениям властелинов,  но  все же не лишне заставить Сафар-пашу
поклясться выполнить все обещания, а также выдать Георгию Саакадзе ферман на
полную  свободу действий в  ведении воинских дел,  поклясться хоть...  "Хоть
пяткой одалиски", - подсказал Гиви.
     Далеко позади осталось Носте,  а всадники,  погруженные в думу, все еще
не нарушали молчания.
     Ахалцихские азнауры,  получив одинаковые подарки - позолоченные пояса с
опаловыми застежками, восторгались щедростью Георгия Саакадзе.
     Ощупывая на  указательном пальце преподнесенный ему  загадочным Моурави
перстень  с  конусообразным  крупным  алмазом,   опоясанным  яхонтами,   бек
недоумевал:  почему такой  богатый и  знатный вместо радостных услад берет у
жизни только огонь и кровь?..
     "Вот везу Сафар-паше драгоценную индусскую саблю, - думал Дато. - Хотел
бы  предугадать,  какой подарок уготовит Великому Моурави паша,  так  широко
распахивающий пред ним ворота Турции?"
     Гиви  ликовал:  "Молодец,  Георгий!  Сколько  бек  и  чужие  азнауры ни
уговаривали,  не поехал с ними. Пусть паша знает: пока я и беспутный Дато не
проверим,  каким шашлыком угощают в Ахалцихе, незачем Непобедимому утруждать
себя".
     Георгий остановился возле узкого окошка. Ничто не нарушает тишины. Мрак
мягко  сползает с  высот,  освобождая роговеющие камни,  деревья,  дремотную
реку,  окаймленную кустами,  дорогу, изгибы которой теряются в иссиня-черной
долине.  Не видно силуэтов всадников, не разносится цокот копыт. Лишь легкий
ветер шуршит в  зарослях,  словно переворачивая еще один лист невидимой,  но
полной грозных событий летописи.
     Подойдя  к  нише,  Георгий  выдвинул светильник,  распластал на  скамье
свиток и сдвинул брови. Теребя в раздумье усы, он склонился над начертанными
контурами близкой и вместе с тем далекой страны.
     Самцхе-Саатабаго!  Вот  восточную границу твою  замыкают проход Хеоба и
вечно серый каменный Карс;  южную - древние Месхетские горы, северную - гора
Гадо, или Лихи, и хребет, отделяющий Аджару от Гурии; западную - Эрзурумские
горы между Езингой и Картлискели -  грузинским ущельем, величаемым турками -
Гаджи-багаз.  С  востока на запад,  в  длину,  тянешься ты всего на тридцать
агаджа; в ширину, с юга на север, - не больше двадцати восьми. Но для грузин
ты бесконечна! Самцхе-Саатабаго...
     Месхети! Болью отзываешься ты теперь в сердце грузина.
     Во времена,  когда не было здесь ни человека, ни зверя и владычествовал
лишь  морской залив,  подземный огонь  вздыбил твои  земли.  Одетое,  как  в
панцирь,  в вулканические громады и отторгая от них скалы, ты обрушило их на
гремучие реки,  придавая им цвет тревоги и  жизни:  багряный и зеленый.  И в
огромных огнедышащих впадинах бьют горячие источники,  вещая о грозной силе,
заключенной в твоих насыщенных клокочущим пламенем недрах.
     Но   лучше  бы   покоиться  тебе  на   голубом  дне   морского  залива,
прислушиваясь к вечным песням раковин, чем испытывать иго османов, опутавших
тебя железной сетью.
     Самцхе-Саатабаго!  Месхети!  На  твоих нагорьях крепли месхи -  древнее
племя грузин,  они строили государство,  выращивали ростки знаний, глубоких,
как твои ущелья,  и ярких, как твое небо. Солнечный блеск стихов Руставели и
блеск меча Тамар сопутствовали тебе.  Накрепко запирало ты вход в Грузию. От
турецкой черты  до  лесистых отрогов Хеоба подымались грозные замки,  о  них
ломалось арабское копье, спотыкалась монгольская стрела, зубрился босфорский
ятаган...  Вот  крепость  "золотого века"  древней  Грузии,  пещерный  город
Вардзиа -  детище Георгия III и Тамар, крайний пост на юге, обитель двадцати
тысяч  воинов;   вьется  дальше  серебристая  лента  Куры,  а  над  ней,  на
величественном  утесе,   встает  Зеда-Тмогви,   легендарный  город-крепость;
сужается ущелье Куры -  и  уже  высится многобашенный замок Хертвиси,  глухо
рокочет Кура  -  и  вздымаются зубчатые стены  Аспиндзы,  перепрыгивает Кура
через валуны -  и  сторожит путь воды мрачная громада Ацхури,  многостенного
замка.  Все  дальше стремится Кура  -  и  тянутся по  береговым скалам замки
грозной линии укреплений:  вот  Моцкеви,  вот  Гогиас-цихе,  Петриас-цихе...
Грозная линия  укреплений!  Из  века  в  век  народ возводил тебя,  стремясь
оборонить долины и горы, города и деревни Грузии. На цепях вздымали огромные
мраморные  плиты,  железо,  каменные  столбы,  надрывались,  слагали  песни,
срывались в  бездну,  смехом  заглушали стон.  И  не  владеть  бы  врагу  ни
городами,  ни крепостями,  ни замками,  ни дорогами,  если бы из века в  век
грузинские  владетели  не  скрещивали друг  с  другом  мечи,  междоусобицами
расслабляя страну и  дробя  Грузию,  как  камнебоец -  щебень.  А  разве  не
раздорами князей воспользовались еще в  XIV веке румские турки и вновь стали
совершать набеги и разорять Месхети,  з