л  руки,
смачивая их дважды от локтей к кистям, потом правой рукой, тоже дважды, омыл
лицо  и  провел дважды мокрой рукой  по  голове.  Затем,  мысленно обращая к
Христу жалобу на  Мохаммета,  он  влажным полотном вытер по  щиколотку ноги,
вычистил указательным пальцем  уши,  а  большим,  по  указанию муллы,  потер
мясистые  мочки.   Свирепо  взглянув  из-под  опущенных  бровей  на   муллу,
Андукапар, как послушный ученик, продолжал обряд: потер затылок указательным
пальцем и через голову довел его до горла.
     Не  совсем довольный вялостью движений Андукапара,  мулла  пообещал ему
произвести над ним главное таинство перехода в магометанство,  как только он
освоит предмолитвенный обряд,  и  предложил ему  завести молитвенный коврик.
Затем он  повел Андукапара в  мечеть,  по  дороге наставляя князя,  чтобы он
ежедневно и со всем рвением рано утром, при восходе солнца, в полдень, после
обеда, вечером и отходя ко сну проводил этот предмолитвенный обряд.
     В мечети Андукапар вслед за муллой покорно опустил руки,  потупил глаза
в  землю и прошептал:  "Алла екбер",  затем вскинул руки и задержал их возле
ушей,  а лицо,  полное скрытого бешенства,  обратил на юго-восток. Потом, до
боли  напрягая  слух,  Андукапар  старался  расслышать  слова  трех  молитв,
подсказываемые ему муллой,  и то нагибался,  опершись руками,  на колени, то
падал ниц и склонял голову к земле, прикладывая вспотевший лоб к подсунутому
муллой  священному сероватому камню,  добытому возле  Неджефа,  где  Хуссейн
пролил  свою  кровь,  то  воздевал  вновь  руки,  сжимающиеся  в  кулаки,  к
испещренному арабесками своду.
     После  заключительной молитвы мулла  заставил Андукапара поворачиваться
направо и налево и потихоньку произносить: "Селям-он алейкюм!" - приветствуя
ангела и  отгоняя сатану.  Но  мулла почему-то упорно не отходил.  Андукапар
почувствовал,  что  ему  не  хватает  дыхания,  и  испустил вопль:  "А-ах!..
Бисмиллах!"
     Вернувшись в свои покои голодный и обозленный,  Андукапар решил всерьез
отречься от Христа, с такой легкостью отпустившего его, держателя фамильного
меча  Амилахвари,  к  Магомету,  но  тайком,  лишь  для  виду  опускаясь  на
молитвенный коврик,  не  признавать и  Магомета,  слишком трудного для него,
сиятельного Андукапара. После он уплел пол-ляжки барана, запил двумя тунгами
вина и,  бросив крест на  коран,  принял на  тахте блаженную позу буддиста и
погрузился в нирвану...
     Гульшари,  освоившись в  Метехи,  словно  витала  в  розовых  облаках и
поэтому сначала не обратила внимания на затею Андукапара, но, увидя, с каким
остервенением мулла принялся за  Андукапара,  а  Андукапар за  ляжку барана,
всполошилась. Нашлись тысячи причин отмахнуться от ловчего в чалме. Стоит ли
дарить Андукапару молитвенный коврик?  Как  будто и  так шах не  возьмет под
свое  покровительство врагов Саакадзе.  И  потом,  если  у  Андукапара после
чистки ушей такой аппетит,  то,  при  ее  любви к  чистоте,  не  придется ли
ежедневно резать корову с толком?
     И  еще  женщинам воспрещено посещение мечети,  дабы  не  давать  повода
мужчинам к  неблагочестивым мыслям.  Именно  это  обстоятельство помогло  ей
охладеть к магометанству. Тогда что делать женщинам, если не путать мужчинам
мысли?  А  что еще запрещено мусульманкам?  Ходить с открытым лицом?  Но все
мужчины Гурджистана ее  уже лицезрели,  и  от  их  красноречия она ничего не
потеряла.  А  если  ей  и  приходилось ради  блага  царства самой  расточать
любезности могущественным князьям,  то муж неизменно получал львиную долю ее
благосклонности и никогда не ощущал убытка.
     И еще решительнее Гульшари заявила мулле,  что чадру не наденет,  - кто
же  будет заботиться о  блеска Метехи,  если она  закутается,  как мумия,  в
покрывало?  И  вообще,  пока  царь  не  соизволит сочетаться высоким браком,
следует скрыть от всех смертных о ее намерении перейти в магометанство.
     Шадиман не только поддержал строптивую,  но доказал целесообразность ее
решения -  на какое-то время отложить перемену веры, примерно, до победы над
Саакадзе, - дабы не дать повода церкови возмутиться. Ведь Гульшари дочь царя
Багратида!  Нелегко  удалось Хосро-мирзе  добиться от  Иса-хана  согласия на
отсрочку,  но довод, что князья могут совсем отказаться приезжать с семьями,
а  это  невыгодно для  блеска  Метехи,  убедил  наконец  и  хана,  желавшего
похвастать перед шахом еще одной победой пророка.  Но  женщина уж  не  такая
ценность,  чтобы  за  нее  спорить.  И  Иса-хан  весело  отправился в  покои
Шадимана, чтобы предаться кейфу по поводу удачно закончившихся переговоров с
прекрасной Гульшари.
     Шли дни. Хосро-мирза шутил, любовался соколами, собранными в Метехи для
высочайшего смотра;  наслаждался серной водой в  царской бане,  где  влажный
мрамор  и  матовый свод  погружали в  сладостное небытие;  оценивал резвость
скакунов на  дидубийской аспарези,  -  но все это было лишь пестрой ширмой с
веселыми узорами, за которой скрывалась тревога.
     Саакадзе  с  таким  искусством использовал свои  немногочисленные силы,
учтя  преимущества  пересеченной местности,  с  такой  свирепостью  разжигал
повстанческую борьбу,  что слабость его перерастала в  силу.  Формы же  этой
борьбы - внезапность нападения, короткий, но кровопролитный бой, неожиданное
исчезновение - доказывали неповоротливость персидских тысяч, неизменно ставя
их в невыгодное положение.
     В  один  из  дней  Хосро-мирза пригласил на  совет Шадимана.  "Змеиный"
князь,  слегка  проводя  пальцами  с  нашафраненными ногтями  по  выхоленной
бороде,  предложил и  впредь не  щадить кровь