ляд и вспугивать
мысль.
     В  обширных нишах  настоятель хранил  не  одни  дела  монастыря и  дела
Картли,  но и дела всех грузинских и негрузинских царств. Не доверяя памяти,
монахи записывали на пергаменте и вощеной бумаге важные события,  выведанные
ими во время бесконечных странствий в  разных одеяниях.  В  потайных нишах с
условными знаками хранились свитки,  фолианты и  деревянные дощечки с видами
замков,  крепостей и даже мостов.  Смотря по необходимости, Трифилий наедине
открывал ту  или  другую нишу  и  внимательно прочитывал нужный ему  свиток,
поражая затем царя,  советников и князей своею осведомленностью. И католикос
не  мыслил  первостепенных церковных  совещаний  без  всезнающего настоятеля
Кватахеви, хотя по чину многие были выше его.
     Ожидая  Саакадзе,  настоятель  вынул  пергаментный  свиток  и  доску  с
подробным  рисунком  нового  дворца  Теймураза.  Служка  встряхнул бархатную
скатерть.  Настоятель зажмурился:  ему почудилось, что на стол упала мандили
княгини,  которую он в последний раз ласкал перед уходом в святую обитель из
бренного,  полного низменного блуда  мира.  Положив на  стол  евангелие,  он
опустился в  кресло,  ласково провел рукой  по  скатерти и  открыл пятьдесят
первую страницу. Так его застал Саакадзе - углубленным в святую книгу.
     - Видишь,  сын мой, - проникновенно начал Трифилий, будто только сейчас
заметил вошедшего Саакадзе, - сколько ни читаешь, находишь все новые истины,
и возвышенные мысли уносят тебя далеко от мирской суеты сует...
     - Это  хорошо,  мой  настоятель,  что откровения святых возносят тебя в
облака, ибо на земле тебе предстоят великие испытания...
     Трифилий со вздохом прикрыл евангелие и,  подвинув кресло к  раскрытому
окну, заинтересовался: не нашел ли Георгий перемен в Бежане? Последнее время
мальчик очень скучал по  близким,  но предложение поехать в  Носте отклонил,
считая недостойным прерывать начатую книгу о  больших и малых деяниях святой
обители.
     - И такое неплохо,  ибо неизвестно, будут ли у обители и впредь большие
деяния.  Кахетинцы всеми  силами  добиваются,  чтобы  первенствовала церковь
Кахети.
     - Все в руцех божиих, на его милость уповаем.
     - Мы здесь одни,  друг, не будем терять часы на словесную джигитовку...
Ведь ты, отец, неспроста настаиваешь на посольстве в Русию...
     - На церковном посольстве,  дабы испросить у  патриарха Филарета помощь
для восстановления иверских храмов.
     - А  не  для того,  чтобы освободить Луарсаба?  Ибо Теймураз тебе ни  к
чему.
     - Георгий, царь есть божий избранник, не дерзай!
     - На этот раз царь - избранник церкови, вкупе с князьями...
     - И ты немало потрудился, друг мой.
     - Да,  но сейчас поздно подсчитывать убытки. Надо уберечь Картли-Кахети
от безумства Теймураза. Послать посольство к царю Русии - это все равно, что
дергать "иранского льва" за хвост.
     - Вот ты упрекаешь меня в желании помочь царю Луарсабу, но разве это не
на  благо Картли?  Опять же  страдания Тэкле не могут оставить богослужителя
безучастным к ее просьбе. И ведомо тебе, что мольбу, от которой свертывается
пергамент,  мольбу сестры твоей,  передает мне не кто другой,  как Папуна. И
еще подсказывает мне совесть: Теймураз никогда не будет царем Картли, он без
остатка кахетинец. А сейчас кто способен отговорить его от посольства?
     - Алазанского стихотворца никто, а пастыри обязаны блюсти осторожность.
Перс  раньше  всего  церкови  угрожает.  Разум  подсказывает  любыми  мерами
оттянуть войну хотя бы  на  год.  Да  будет тебе известно,  ни  Имерети,  ни
Самегрело, ни Гурия за Теймуразом не пойдут.
     - За  Луарсабом пошли бы...  Опять же царь Русии может за мученика веры
вновь  просить шаха  Аббаса,  а  такую просьбу ни  серебром,  ни  стрельцами
подкреплять не надо... Пусть в Русию просят отпустить.
     - Луарсаба  шах  никуда  не  выпустит,   ему  так  же  нужен  в  Грузии
царь-христианин,  как буйволу павлиний хвост... Тщетно, отец, пытаться. Одно
средство было -  побег,  и  Луарсаб сам отверг его...  Если желаешь продлить
Луарсабу жизнь, - прямо скажу, мучительную жизнь, - не напоминай шаху о нем.
     - Съезд в Телави не только церковный, - протянул Трифилий.
     - Не  сочтешь  ли,   отец,  полезным  напомнить  царю,  что  он  должен
устрашаться  не  Луарсаба,  крепко  оберегаемого  шахом,  а  Симона,  крепко
оберегаемого мною.
     Трифилий даже приподнялся,  глаза его  излучали восторг.  Он  почему-то
придвинул евангелие,  потом  снова отодвинул,  схватил четки и  стал  быстро
перебирать, потом позвал служку и приказал подать вино и сладости.
     - Давно  собирался Шадимана навестить.  Говорят,  князей не  впускает в
Марабду,  сам с  собою в  шахматы играет,  ибо со своей челядью гнушается за
доской сидеть. Может, обрадуется сыграть с...
     - Теймуразом? Наверно, обрадуется.
     - Опять же  подкоп из  Тбилиси через какие-то  овраги и  лощины прямо к
замку идет... Кажется, на майдане такой разговор слышал.
     - И об этом не мешает знать царю.
     - Опять же Исмаил-хан по гарему соскучился,  в  Исфахан тянется,  и три
сотни сарбазов без жен томятся...
     - Четыре...  С католикосом надо советоваться...  Съезд назначен царем в
Телави.  Ты  понимаешь,  к  чему  клонится такое?  К  главенству кахетинской
церкови над картлийской.  Потом, Теймураз тяготеет к Алавердскому монастырю,
где  любит обдумывать свои шаири...  Если кахетинцы возьмут на  съезде верх,
обитель Кватахеви может отойти далеко в тень от суеты сует, а главенствовать
будет над объединенным духовенством архиепископ Голгофский Феодосий.