И еще -  нельзя воевать
без  хлеба и  вина,  нельзя обрекать семьи на  голод.  Надо быстро собрать и
умножить урожай.  Хотя Моурави и заботится об этом, все же трудно без помощи
народа всех  накормить...  Коней,  сколько сможет,  Моурави даст,  остальных
обещает у  врагов отнять...  И  еще  просит Саакадзе непрерывно снаряжать на
войну ополченцев: чем больше воинов, тем ближе победа...
     Темнота навалилась, словно медвежья шкура. В грудах похолодевших камней
путался  ветерок.  Нетерпеливо  пофыркивали кони,  смутно  видневшиеся между
черными стволами.  Зажгли  костры,  потянуло прогорклым дымком.  Как  искры,
взлетали жаркие  слова.  Дружинники вынули  из  хурджини целиком  зажаренных
барашков,  белые чуреки, сыр, зелень, бурдючки с вином, сушеные персики и, к
удивлению выборных, сложенные в горшочках гозинаки...
     Ярко разгорались костры, трещал хворост: окружив огонь, весело пировали
воины,  предвкушая сладостную победу над кизилбашами,  над... всеми врагами!
"Ваша!  Ваша  Великому  Моурави,  зажегшему костер  мести  в  сердцах  сынов
Картли!.."
     Братские бурки расстелили у входа в Медвежью пещеру, где были укрыты от
хищников буйволы  и  кони.  По  очереди  два  ополченца поддерживали костер,
оберегая сон остальных...
     Ранний рассвет.  Радостный гомон птиц,  не потерявших за ночь никого из
близких, благодарный шелест листьев, упивающихся росою, бледно-желто-розовые
блики на верхушках еще не проснувшихся деревьев и свежий аромат цветов...
     Торжественно  состоялась  передача   кизиловых  палочек   для   Георгия
Саакадзе.  Выборные волновались,  но Даутбек поклялся, что скорее хан примет
кизяк за золото,  чем он, азнаур Даутбек, спутает ополченцев. Да сохранит их
бог  на  долгую  жизнь!  Вынув  тонкий нож,  он  вырезал на  одной  палочке:
"Дружинники от  Дзегви",  и,  к  изумлению и  восхищению выборных,  сорвав с
куладжи  атласную полоску,  связал  ею  пучок  кизиловых палочек.  Таким  же
способом были отмечены и Ниаби, Гракали, Ахал-Убани, Цители-Сагдари...
     Прощаясь,   Даутбек  прочувствованно  напутствовал  выборных,  еще  раз
посоветовав сочетать осторожность с кипучей подготовкой к войне.
     Не  преминул и  Димитрий напомнить о  своем  совете.  А  также усвоить:
"Лучше  полтора  часа  прожить  с  Георгием Саакадзе,  чем  полтора  века  с
князьями!"
     И  еще  долго  Ничбисский лес  оглашали  возгласы крестьян,  сливаясь с
птичьим гомоном:
     - Победа! Победа Картли!
     - Ваша! Ваша Великому Моурави!

     Царская чернильница до  краев  наполнена пурпурными чернилами,  перо  в
хрустальной оправе заострено как стрела,  -  но на вощеную бумагу не ложатся
взволнованные  строфы   шаири.   Напрасно  муза   с   распущенными  волосами
нашептывает царю сладкозвучные напевы,  напрасно за окнами,  искрясь,  мягко
слетают с  неба  снежинки-звезды.  Затуманенные гневом мысли царя  Теймураза
гонят  назойливое вдохновение.  Нет,  он  не  может мириться с  возрастающим
влиянием Саакадзе на города и  деревни.  И  сброшенная чернильница покрывает
пурпурными брызгами мраморные плиты.
     По  Телавскому дворцу  мечутся  перепуганные придворные.  С  фиолетовой
подушки нервно снимается реликвия Кахети - меч Багратиони.
     И  совершенно неожиданно для  Картли,  в  один  из  зимних дней,  когда
холодное солнце предвещало вьюгу, в Тбилиси въехал Теймураз.
     Тбилели,  митрополиты и епископы с нарочитой торжественностью встретили
царя и проводили его в резиденцию Багратиони - Метехский замок.
     И  началось...  Радуя шаха Аббаса,  предвкушающего окончательный захват
Восточной  Грузии,   и   тревожа   султана,   опасающегося  усиления  Ирана,
картли-кахетинские князья,  ничего не видя и  не слыша,  продолжали раздоры,
разбиваясь на партии.  Некоторые, боясь Саакадзе, тянулись к царю Теймуразу,
иные, возмущаясь царем, начали тяготеть к Саакадзе.
     Могущественные  владетели  Мухран-батони  и  сильные  войском  Ксанские
Эристави объявили себя снова сторонниками Моурави.
     Но Зураб Эристави,  оправившись от ран,  вновь грозно гремел доспехами.
Предостерегающе  стучали  фамильные  мечи  сторонников  Теймураза.   Мрачнел
Тбилиси...
     Не ради вина собирались озабоченные амкары в  духане "Золотой верблюд".
Уже  давно  зловеще затих  перестук веселых молотков,  глохли  цеховые ряды,
грудами лежали никому не нужные, выкованные для боевых коней подковы.
     Не  ради  азартного торгового спора  собрались купцы у  мелика Вардана.
Расползались,  как залежалый шелк,  торговые пути Востока и  Запада.  Никому
здесь не нужные тюки до лучших времен отправили в надежные места,  -  словно
крепостная башня уродливой кладки, громоздились они в чужих складах.
     И вдруг загудел Тбилиси...
     - Пойдем к Моурави, - кричали горожане, - скажем ему: разве не при тебе
блистал город,  как весенние листья после утренней росы?  Разве не  при тебе
гремели дапи,  провожая и встречая блеск дающие караваны? Разве не при твоем
моуравстве будоражили звездную ночь  веселые песни  праздника Дарбази Славы?
Так почему ты  разлюбил скрип ароб из деревень?  Почему не видишь опустевшее
Дигомское поле,  где сейчас,  подобно волку,  рыщет ветер?  Почему так скоро
надоела тебе радость народа?  Ведь ведомо тебе,  что по  одну сторону ущелья
крепостью Тбилиси владеет магометанин Симон Второй,  по  другую -  Метехским
з