пожелал  крылатым  ностевкам счастливого полета,  вздохнул  и
умчался сражаться за Картли.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

     Феодальное устройство войск,  к которому вновь вернул картли-кахетинцев
Теймураз,   предоставив  этим   князьям   самовольно   распоряжаться  своими
дружинами, а также отсутствие пушек и мушкетов, которыми владели иранцы и не
владел   Георгий   Саакадзе,   вынудило   грузинское  войско,   понесшее  на
Марабдинском поле огромные потери, с боем отходить в Среднюю Картли.
     Десять  дней  непрекращающихся кровопролитных сражений,  перенесшихся с
долин сначала к предгорьям,  затем в ущелья и, наконец, на высоты, заставили
Иса-хана приостановить наступление.
     Не имея достаточных сил захватить Тбилиси, как наказывал ему шах Аббас,
Иса-хан решил вернуться на Марабдинское поле пробиться к замку Шадимана, где
за  крепкими стенами ждал  его  этот верный приверженец царя Симона,  и  там
дожидаться прихода царевича Хосро-мирзы с главными силами Ирана.
     Но когда Иса-хан с  подчиненными ему минбаши вывел на Марабдинское поле
свое поредевшее войско, ни победный грохот барабанов, ни торжествующий рокот
исфаханских труб не  скрыли от  него истины:  иранское войско,  занимавшее в
начале боя половину поля, сейчас свободно выстроилось на одной его четверти.
Особенно пострадали пушечные сотни и арабистанский верблюжий полк.
     Разбив стан на  поле,  Иса-хан  призвал к  себе сына,  Юсуф-хана,  лицо
которого  казалось обтянутым бронзовым атласом,  а  рука  уже  показала силу
своих ударов в миновавших битвах.
     Сведя   разрозненных  гилянцев   в   две   тысячи,   Иса-хан   приказал
отличившемуся молодому  хану  ночью  выступить и  наутро  расчистить путь  к
Марабдинскому замку.  Наутро перед молодым ханом, ночь напролет не слезавшим
со  скоростного верблюда,  оказалась последняя долинка,  за  зеленой  каймой
которой возвышалась гора, увенчанная башнями Марабды. Казалось, стоит только
пересечь долинку и...
     И вдруг справа загорелись кизиловые плетни и сквозь взметнувшееся пламя
вырвалось стадо обезумевших быков. С налитыми кровью глазами, с подпаленными
хвостами,  ревя так,  словно появились они из глубин ада,  бешено подкидывая
задними ногами комья земли,  быки,  пригнув головы с крутыми рогами, свирепо
ринулись на ошеломленных гилянцев.
     Стоны,  вопли,  проклятия:  "Шайтан! Шайтан! Гуль! Гуль!" - смешались с
ужасающим ревом налетевшего стада.
     Молодой  хан  не   стал  выжидать  конца  дикого  сражения  гилянцев  с
исступленными быками.  Он  быстро  повернул  вторую  тысячу  налево  и  стал
обходить долину.  Перед ханом уже вырисовывалась угловая башня Марабдинского
замка,  и  чтобы приблизиться к ней,  стоило только пересечь тенистый лесок.
Но...
     Внезапно наперерез гилянцам галопом вынеслись в  белых и  черных шлемах
всадники на черных и белых конях, вскинувшие вместо щитов оскаленные конские
черепа с пожелтевшими зубами.
     Безумный хохот всадников,  который, казалось, исходил из пасти черепов,
несущихся одной линией,  заледенил кровь сарбазов, поводья выпали из их рук,
и взбесившиеся верблюды и кони,  кусая и лягая друг друга,  понеслись во все
стороны, подгоняемые ударами свистящих шашек.
     К  вечеру перед  изумленным Иса-ханом стоял в  изодранной парче молодой
хан.  Трясущиеся гилянцы сеяли в  стане ужас рассказами о  зпобных проделках
шайтана...
     Лил  проливной  дождь,   косые  полосы,  томно  серью  ремни,  хлестали
полотняные стены.
     Было  за  полночь.  А  Иса-хан  продолжал стоять  у  выхода  из  шатра,
обдумывая случившееся:  "Аллах  свидетель,  со  мной  воюет  сейчас не  царь
Теймураз, а Георгий Саакадзе". Иса-хан поднял голову и ужаснулся.
     Из серой мглы на стан надвигался призрачный Карчи-хан, в залитых кровью
латах, наконечником шлема вонзаясь в тучу. Над Марабдинским полем разносился
зловещий топот копыт,  вместо конской головы желтел череп,  и  в  оскаленной
пасти сверкал единственный зуб.
     Карчи-хан предостерегающе вскинул прозрачную руку.  С  нарастающим воем
пронесся ветер и рванул пол полосатых шатров.
     И  перед  глазами  Иса-хане  в  клубящихся  дымах  поплыла  Марткобская
равнина, где от меча Саакадзе пал Карчи-хан и погибли тысячи тысяч сарбазов.
     Наутро Иса-хан отдал приказ минбаши:  отходить Гандже, где он, Иса-хан,
решил ждать царевича Хосро-мирзу, ведущего главные силы Ирана.

     Военная   хитрость  Саакадзе,   не   допустившая  Иса-хана   засесть  в
Марабдинском замке и  ускорившая его  отход к  Гандже,  вместо справедливого
одобрения вызвала у царя Теймураза негодование.
     Возможно,  поэтому же с таким возмущением царь и его клика отвергли еще
одну  попытку  Саакадзе  объединить войска  Картли  и  Кахети,  дабы  мощным
наступлением на Ганджу ознаменовать весенний поход,  опередить Иса-хана и не
допустить развертывания военных действий на землях Грузии.
     Убежденный  в  том,  что  только  стремительное наступательное движение
может отвести от Картли-Кахети смертельную опасность,  Саакадзе был потрясен
близорукостью царя  Теймураза и  его  тавадов.  И  в  душу Саакадзе проникло
досель незнакомое ему чувство одиночества. Уж не родился ли он раньше своего
века?  Почему его благо сулящие намерения разбиваются,  как брызги о мертвую
скалу? О мертвую? Но разве копьем нельзя извлечь из камня живительную воду?
     Разве не  так было под Сурами и  Марткоби?