к,  мои ностевцы,  - оборвал Саакадзе веселье, - пожилые и молодые
пойдут со мною! И остальные... От ветхого Армази, от шумной Арагви, от пещер
Уплисцихе,  от ветхого,  но всегда молодого Мцхета, от замкнутого Ацхури, от
всех гор и долин должны скакать,  бежать,  плыть,  перепрыгивать через скалы
дружинники, народные ополченцы, обязанные перед родиной!..
     И словно буря ударилась об утес:
     - Люди! Люди! Моурави зовет!
     - Люди, верьте Моурави! Он спасет нас, уже спас...
     - Люди, все в горы вывозите, пусть враг с голоду умрет.
     - Скот тоже...
     - Одежду тоже...
     - Еду тоже...
     - Э-э, раньше как следует мужчин на битву проводим...
     - Даже мальчики пусть за Моурави пойдут...
     - Даже старые пусть идут...
     - Все,  все,  кто с  оружием только сдружился,  кто оружие не разучился
держать!..
     - Кто от коня не успел отвыкнуть...
     - Кого болезнь не свалила...
     И Носте бурлило, как вспененная река, кипело, как выплеснувшаяся лава.
     Разделив "барсов" и пожилых азнауров на группы,  Саакадзе направил их к
деревням и местечкам,  расположенным возле Ничбисского леса.  Там немало еще
осталось главарей ополченцев, так яростно гнавших с ним персидские орды. Сам
Саакадзе с  Нодаром и  Асламазом с  той  же  целью выехал в  Среднюю Картли,
Квливидзе и Гуния - в Верхнюю Картли, Даутбек с Димитрием - в Нижнюю Картли.
Всюду, где ни появлялся Саакадзе, народ с благоговением слушал его, и уже не
так  страшен казался враг.  Воевать мужчины должны,  это их  обязанность,  а
семьи останутся целы.  Персы не угонят их,  как кахетинцев,  в Ферейдан, где
уцелевшие от зверств ханских сарбазов наполовину уже вымерли от голода. Нет!
Не допустит такое Моурави!  Уже повелел в горных лесах,  там, где никогда не
ступала нога врагов, строить шалаши, зарывать в землю кувшины с вином, сыром
и  медом.  Деду Димитрию и прадеду Матарса он велел послать выборных в горы,
найти  удобные пастбища и  ровно через месяц угнать туда  половину скота,  а
через два месяца отправить в  шалаши матерей с малыми детьми,  если случится
несчастье и  враг вторгнется в Картли.  Пусть народ не пострадает и сохранит
свое имущество, а главное - детей и женщин.
     Что-то  мощное дрогнуло,  словно скала  от  землетрясения.  И  закипела
Картли, зашумел майдан...
     Еще накануне как будто было мирно.  Хотя не  очень весело,  но  стучали
молотки в  амкарских рядах медников-ковачей,  проворно бегали иглы в пальцах
портных,  резали ножи дубленую кожу, шлифовальные камни отделывали украшения
в Серебряных рядах.  И вдруг куда-то скрылись уста-баши,  а когда вернулись,
велели амкарам тихо собраться по  цехам...  а  у  входов выставить стражу из
подмастерьев,  чтобы не  проникли кахетинцы и  не  испортили бы важное дело.
Таинственно приглушая голос,  уста-баши  объявил,  что  Моурави велел товары
спрятать,  вывезти в Гурию или Имерети. Уже послал Моурави посланцев просить
царя   Имеретинского  принять  под   свое  покровительство  семьи  купцов  и
амкаров...  Товары  надо  тоже  туда  вывозить,  имущество тоже.  Но  Вардан
запретил вести об этом громкий разговор.  Моурави победить собирается,  а не
сдавать Картли врагу;  на  всякий случай велел так поступать -  вдруг князья
изменят.  Уже раз было такое...  Вдруг царь прикажет сырье и  изделия Кахети
передать...
     И внешне все оставалось по-прежнему,  но по дорогам тихо скрипели арбы,
нагруженные домашними вещами,  тихо шли  караваны с  товарами майдана,  тихо
уезжали семьи. Впрочем, ни один амкар, ни один купец не покинул Тбилиси.
     В Оружейном ряду шла торопливая работа,  ковали оружие. Кипела работа и
в других цехах.  Особенно много нужно было подков,  цаг,  поводьев, стремян,
переметных  сумок,   кожаных  провощенных  стаканов  и   всего,   что  нужно
дружинникам,  собирающимся долго воевать.  Этот гул  обманул опытных князей:
значит, далека опасность, если майдан кипит.
     А  Саакадзе,  не слезая с коня,  мчался на север,  юг,  восток,  запад,
наблюдая, как выполняют его приказ картлийцы.
     Особенно  шумно  было  на   рубежах,   где  каменщики  возводили  новые
укрепления, а дружинники укрепляли засады. Народ Картли ждал врага.


ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

     Ночь  растаяла в  желто-бурых  завесах  еще  не  остывшей пыли.  Сквозь
решетку  просачивалась голубовато-желтая  муть.  Потрясения последних недель
надолго изгнали сон из башни Гулаби. Да и в каждом шорохе чудился или взвизг
кривого ножа, или шипение смолы, или свист стрелы, отскочившей от решетки.
     Застойная тишина до краев наполнила мрачную башню, но отзвук прощальной
песни мествире все еще отзывался в душе Луарсаба.
     - О господи!  - шептал Луарсаб, судорожно сжимая железные прутья. - Еще
жива песня, но и ее готовятся пронзить копьем враги Картли.
     "Опасно лекаря звать,  могут,  в угоду Баиндуру, вместо целебных капель
яд подсунуть", - содрогался Баака, неслышно приближаясь к черным полукруглым
дверям,  за  которыми страдал  царь  Картли  Луарсаб Второй.  "Неизбежно мне
послать Датико к  ханум Мзехе,  пусть аллах поможет ей  приготовить из  трав
целебное питье,  ибо  не  иначе как  страшный стук  сердца царя  лишает меня
необходимого  сна",  -  размышлял  Керим,  смазывая  ханжал  зеленым  соком.
Стараясь держаться в тени, Керим осторожно направился к башне.
     Когда час спустя Датико подошел к  крепостной калитке,  Керим о  чем-то
жарко спорил с Силахом.  Не обращая внимания на Датико, как бы в пылу спора,
Керим загородил выход из калитки.
     Датико  трижды просил ага  Керим