руте...
     На  другой день Мусаиб ругал себя:  наверно,  эта  девчонка,  так ловко
выведавшая у него тайну жизни,  потом досыта нахохоталась с подругами. В сад
Мусаиб вышел  мрачнее тучи.  Наложницы разбежались,  боясь стать жертвой его
гнева.  Исчезли даже принцессы,  сад казался вымершим... Но кто-то осторожно
коснулся его руки. Он обернулся, и улыбка расплылась по сухому желтому лицу.
Перед ним стояла заплаканная Тинатин.
     - Глаза твои опухли?  Раньше я  не замечал у  тебя склонности к слезам.
Скажи, кто посмел обидеть царевну?
     - Судьба, Мусаиб. Я плакала за себя и за тебя. Я тоже одинока, с каждым
днем мне становится страшнее,  не лишай меня, дорогой Мусаиб, расположения и
отеческого совета.
     Давно заглохшие чувства проснулись в груди евнуха, ему захотелось иметь
друга, как раз такую чистую девушку, с кем можно обо всем говорить. И дружба
возникла настоящая, большая и долгая...
     Мусаиб воспитал шаху  любимую жену,  приказав евнухам зорко  следить за
обитательницами гарема, не допуская ни одну удостоиться высокого звания.
     Многим  обязана  Тинатин верному Мусаибу.  Но  и  евнух  обязан  многим
царственной Лелу.  Он  подолгу  сидел  у  нее,  угощался вкусным  шербетом и
любимыми  яствами,   приготовленными  для  него.   С   каждым  годом  беседа
становилась интереснее,  а  игра в нарды или в "сто забот" тоньше и сложнее.
Шаху Мусаиб не переставал повторять:  нет в подлунном мире сердца, преданнее
сердца ханум Лелу,  нет  ума  светлее ее  ума,  нет  любви ярче любви Лелу к
повелителю Ирана.
     И,  как  бирюзовые изразцы после  дождя,  для  шаха  всегда были  свежи
глубокие глаза Тинатин.  А когда она родила ему сына,  казалось шаху, что он
сбросил с  плеч  тяжелый груз военных лет  и  вновь стал Аббас-мирзою,  юным
правителем  Герата.  Теперь  он  не  замечал  красоты  хасег,  режущих  взор
пестротой шелков и сверканьем камней. Он соглашался с Мусаибом, что скромная
из  скромных и  возвышенная из  возвышенных Лелу  -  жемчужина,  наполняющая
Давлет-ханэ розовым светом.
     Отпивая  из  фарфоровой  чашечки  душистое  каве,  Мусаиб  выжидательно
поглядывал на слегка смущенную доброжелательницу.
     - Ты знаешь,  мой Мусаиб,  - тихо проговорила она, - источник моих тайн
для тебя открыт всегда... хочу твоих мыслей в очень тонком деле.
     - Говори,  ханум.  Но я не обижусь, если у тебя есть от меня тайны, ибо
человек многое скрыл бы и  от аллаха,  если бы аллах не обладал способностью
все видеть.
     Тинатин притворилась непонимающей и  еще  тише выразила неудовольствие:
жестокие   наклонности   Сэма   внушают   опасения,   а   Зюлейка   потакает
отвратительным поступкам сына.
     - Царственная Лелу хочет для Сефи-мирзы другую жену?
     - Нет, хасегу.
     - Уже выбрала?
     - Да. Ты, вероятно, заметил мое внимание...
     - К Гулузар?
     - Да, мой Мусаиб... Она самая неискушенная.
     - Ты хочешь, моя госпожа, чтобы Гулузар родила Сефи-мирзе сына?
     - Да... Жену не стоит брать: шах-ин-шах - да продлит аллах его жизнь до
конца света!  -  будет спокойнее, если в гарем-ханэ окажется меньше законных
жен и сыновей.
     - Гулузар уже знает о твоем благосклонном намерении?
     - Нет,  мой Мусаиб, я раньше хотела проверить ее, на днях даже посетила
домик хасеги. А сейчас жду твоего совета и помощи.
     Мусаиб облегченно вздохнул:  ему,  конечно, донесли о посещении царицей
наложницы.  Огорченный,  он  думал,  что Лелу украдкой захотела повидаться с
Нестан.  Это его встревожило:  значит,  Лелу уже перестает доверять другу, а
сама рискует попасть в  немилость к шаху.  Но нет,  первая ханум по-прежнему
откровенна с ним,  приблизила Гулузар ради сына, а княгиня Нестан тут ни при
чем.  Мусаиб повеселел,  попросил еще  чашку каве  и,  насколько мог,  мягко
сказал:
     - Свет моей одинокой старости, все желанное тобою - для меня повеление.
Я  сумею убедить шах-ин-шаха  подарить Сефи-мирзе хасегу,  но  тогда княгине
придется переселиться к другой, или пожелаешь оставить ее у Гулузар?
     - Твоя  мудрость да  послужит мне  отрадой,  ибо  долгие  колебания мои
происходили  как   раз  из   нежелания  причинить  новые  огорчения  Нестан.
Шах-ин-шах в своем милосердии скоро позволит мне взять бедную в мой дом.
     - О  княгине шах-ин-шаху не  буду напоминать,  она переселится вместе с
Гулузар в голубой дом, он примыкает к саду Сефи-мирзы...
     Тинатин благодарно улыбнулась.  Потом поговорили о  предстоящем приходе
купца  Вардана.  На  просьбу Тинатин разрешить покупать и  наложницам Мусаиб
многозначительно ответил:  пусть придут со  служанками.  Но Тинатин будто не
поняла намека и выбрала евнуху лучший персик, начиненный толченым орехом.

     Не  притронувшись к  утренней еде,  Вардан,  полный страха и  волнения,
складывал роскошные вышивки.  Для шахских жен -  в  отдельный,  темно-синий,
бархатный хурджини,  для остальных -  в холщовые тюки. Особенно тщательно он
обернул в камку простые коши, в них зашито послание княгини Хорешани. Но как
найдет он Нестан среди сотен закутанных мумий? Может, сама догадается, зачем
Мудрый, как глупец, сел в раскаленную персидскую жаровню.
     Эти  думы  купца  прервал  стук  в  дверь.  Торопливо прикрыв сундук  с
кисетами,  Вардан  оттолкнул  медный  засов.  Бесцеремонно отстранив его,  в
комнату вошел старый дервиш,  следивший за ним в  эти дни.  Вардану особенно
неприятным показалось его грязное коричневое сморщенное лицо