а, но глупа; глупа не умом, а сердцем".
Покачав укоризненно головой, Тинатин негромко сказала:
     - Только аллах любит слезы, ибо они ему не мешают лицезреть сокровенную
прелесть,  но  для земных услад надо избегать выцветших глаз,  покрасневшего
носа и слюнявых, обвисших губ.
     Зюлейка сверкнула агатовыми зрачками,  смахнула рукавом слезу со щеки и
срывающимся голосом выкрикнула:
     - Нарушить  твою   приятную  беседу  с   повелителем  моего   сердца  я
решилась... Ибо еда стынет, а холодный пилав подобен поцелую змеи.
     - Как  осмелилась  ты,   Зюлейка,  так  непочтительно  разговаривать  с
царственной матерью моей? Или ты забыла, кому мы обязаны нашим счастьем?
     - Я ничего не забыла,  преклоняю к стопам царицы цариц свою голову,  но
Сэм не любим госпожой, и я - в тревоге.
     - Теперь вижу,  чья сущность в  маленьком Сэме,  а  еду твою я не приму
даже в  горячем золотом котле,  ибо  она  неприятно напомнит мне  вкрадчивое
мурлыканье тигрицы!
     Иногда затаенная сила, томившаяся в крови, неожиданно выплескивается, и
человек  сам  с  удивлением  прислушивается к  ее  буйству.  Тинатин-Лелу  и
черкешенка  Зюлейка  с  удивлением  оглядывали  друг  друга,  точно  впервые
встретились на узкой тропе.
     К  радости  Сефи,  прибежала служанка  и,  запыхавшись,  сообщила,  что
светлую госпожу ожидает женщина в черной чадре.
     Тинатин спокойно подошла к мраморной беседке.
     - Что тебе, женщина?
     Нестан встрепенулась; перед нею стояли Тинатин и прислужница Зюлейки.
     - Госпожа, ты вчера забыла шаль...
     - Зачем поторопилась?  Отнесла бы  в  мои  покои,  как раз я  иду туда,
проводи!  А ты,  девушка,  скажи моим прислужницам, пусть подадут полуденную
еду в гранатовые покои.
     Тинатин равнодушно пошла вперед. Нестан, набросив на лицо вуаль и держа
на вытянутой руке шаль, как рабыня, следовала за подругой. Тинатин шептала:
     - О  моя  Картли!  Сладкий сон далекого детства...  никогда не  увижу я
Метехи.
     - И я тоже.
     - Моя Нестан, ты вернешься к жизни, лишь бы Луарсаб снова воцарился.
     - Прекрасная Тинатин,  есть  два  способа  вернуть  Луарсабу трон.  Или
устроить ему побег,  или... магометанство он не примет, но ради Тэкле... она
в Гулаби.
     - Святая богородица! Бедное дитя! Я догадалась об этом, прочтя послание
Луарсаба. Но Тэкле не допустит Луарсаба унизиться ради нее, как и он.
     - Тогда первое.
     - Тоже было: не воспользовался охотой, чтобы не расстаться с Тэкле.
     Слезы душили Нестан; вот где возвышенная любовь! Тинатин мягко утешала:
скоро они сумеют видеться чаще,  и  время разлуки с  любимым мужем не  будет
тянуться, как утомленный караван в пустыне.
     А Нестан думала: "Будет тянуться вечно, ибо Зураб разлюбил меня".


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

     Вардан  присел  на  корточки  и  затаив  дыхание  наблюдал за  площадью
большого майдана.  Гуськом тянулись навьюченные ослы,  -  при  каждом взмахе
бича погонщика Вардан ощущал на своей спине обжигающий рубец. Мелькали ткани
в  руках торговцев,  -  и при каждом взмахе аршина Вардан чувствовал удар по
пяткам.  Разматывалась на лотках золотая и  серебряная тесьма,  -  а Вардану
казалось,   что  вокруг  его  шеи  обвивается  грубая  веревка.  На  шампуры
нанизывали пряное  мясо,  -  Вардану мерещилось раскаленное железо  в  руках
палача, выкалывающего ему глаза. Холодная испарина выступала на его лбу.
     Он,  конечно,  сын ишачьей дочери,  иначе как мог бы полезть в  пасть к
черту? Человек всегда жаден. Разве у него, Вардана, в его тбилисском саду не
зарыты три  кувшина с  монетами?  Или лавка его не  полна товаров?  Зачем же
сунулся он в такое опасное дело?.. Зачем?
     Но напрасно упрекал себя мудрый Вардан: на исфаханский майдан ежедневно
прибывало слишком много караванов, чтобы скромный въезд купца из Гурджистана
мог обратить на себя чье-либо внимание.
     Самому Вардану его  пять запыленных верблюдов были дороже всех богатств
Ирана.  Он  заботливо перенес тюки  в  отведенное помещение,  удобно устроил
верблюдов  и  пошел  присматриваться к  торговому  дню  Исфахана,  а  заодно
поразведать, как здоровье ханов, кто сейчас в почете у шаха, кто нет.
     Только на  третий день,  надев шелковый архалук и  толстый позолоченный
чеканный пояс, Вардан направился к Караджугай-хану.
     Едва дослушав его, гостеприимец бросился к домашнему советнику хана. Не
прошло и двух часов ожидания, хотя приличие требовало не меньше четырех, как
Вардан предстал перед Караджугаем и его старшими сыновьями.
     Приняв от  коленопреклоненного купца  три  послания,  Караджугай вскрыл
только свиток Шадимана.
     Своим посланием Шадиман старался не  только разжалобить,  но и  посеять
тревогу.  Он  подробно нарисовал,  какие  новые  торговые пути  прокладывает
Саакадзе к  Турции.  О  возрастающей дружбе  свидетельствуют послы  и  гонцы
везира,  обивающие пороги  Метехи,  куда  Саакадзе втиснул безвольного внука
собачника Мухран-батони.
     Караджугай морщился:  как  будто шах-ин-шах сам обо всем не  знает;  но