!
     - Знаете, доблестные, если в рогатках уступите, все покатится вниз.
     - Ужаснулся  и   я  сначала,   но  Саакадзе  попросил  список  убытков,
понесенных от войн с шахом,  и разделил трофеи между князьями и церковью,  -
заметил Джавахишвили.
     - Молодец Саакадзе: дал яблоко, взял яблоню!
     - Любезный Шадиман,  Моурави старается не для себя.  Уже доказал,  -  в
цари не  пошел,  добычей не воспользовался,  сыном пожертвовал...  А  мы чем
пожертвовали?  Моя княгиня права:  потомство нас осудит, если в тяжелый день
царству не поможем.
     - Ты  ли  это говоришь,  Фиран Амилахвари?  Не  твой ли брат,  отважный
Андукапар,  заперт узурпатором,  как преступник, в замке Арша? Ты, мой зять,
был исконным врагом плебея из Носте.
     - Был, а теперь раздумал. Моего же брата открыто обвиняю, что он больше
о своей особе хлопочет,  чем о фамилии.  Тот,  кто не сумеет войти в доверие
Моурави, будет тащиться за колесницей победителя.
     - А ты,  мой младший брат,  -  вскипел Андукапар,  - страдалец за честь
фамильных знамен,  уже тащишься...  только не  за  колесницей,  а  за ишаком
победителя.
     Шадиман в  растущем смятении наблюдал за перепуганными,  не доверяющими
друг другу князьями.
     - Неплохо приручил вас,  доблестные,  Саакадзе,  но  меня он не усыпит.
Вовремя вернулся я в Марабду...
     - Бежал,  князь,  -  Квели  Церетели оглянулся на  друзей,  он,  как  и
Магаладзе, предпочитал живую кошку дохлому льву.
     - Значит,  совсем забыли царя Луарсаба, оборонявшего на Ломта-горе ваши
знамена?
     - Если такой разговор вышел,  князь,  -  побагровел Липарит,  вспоминая
последнюю встречу с царицей Мариам,  своей двоюродной сестрой,  оплакивающей
по сей день участь венценосного сына,  -  то не Саакадзе,  а ты предал царя.
Ты,  угождая шаху,  уговаривал богоравного вернуться в Картли и изменнически
выдал его кровожадному льву.
     И одержимые гневом князья стали упрекать Шадимана в гибели царя.
     - У Теймураза не было такого прозорливого советника, потому и уцелел, -
язвил Джавахишвили.
     Шадиман  смеялся,  откинувшись на  спинку  кресла  и  шелковым  платком
вытирая глаза. Ударил в ладони и велел слугам подать лучшее вино.
     - Предлагаю,  князья,  осушить рог за остроумие! А заодно дружно выпьем
за  бегство ваше с  Ломта-горы в  час  победы царя Луарсаба!  Вы,  а  не  я,
бросились тогда к  шаху Аббасу,  по дороге наматывая на свои красивые головы
чалмы из фамильных знамен!  Вы, а не я, ради спасения владений увели дружины
и  оголили подступы к  царской стоянке!  Вы,  а не я,  приняв магометанство,
предали царя  и  церковь!  А  сейчас,  подобно малым детям,  упрекаете меня,
Бараташвили,   в  желании  сохранить  фамильные  владения  от  меча  сардара
Саакадзе! Выпьем, князья! Выпьем за дружбу! - и потряс пустым рогом.
     Спорили яростно,  до мрака.  И,  несмотря на ливень, на грозные раскаты
грома,  потрясающие ущелье,  на  черные провалы ночи  и  на  слепящие клинки
молний,  скрещивающиеся на миг и пропадающие в изломах гор,  -  раздраженные
князья вскочили на коней и ускакали из замка.
     Остался лишь Андукапар,  не слишком торопясь в Арша.  Вернуться туда он
решил более удобной тропой,  поэтому,  улучив момент, он потребовал от брата
пропускную грамоту,  якобы для гонца,  направляющегося к нему, Андукапару, в
фамильный замок.
     Князь Амилахвари-младший было заупрямился,  но  красноречиво обнаженная
шашка принудила его начертать:
     "...Мой дорогой брат Андукапар,  твою благородную просьбу выполняю. При
удобном случае буду просить Великого Моурави заключить мир с  тобой и  снять
осаду с замка Арша,  дабы мог ты тоже присоединиться к усилиям князей помочь
Моурави в восстановлении царства.
     Руку приложил я,  во  Христе пребывающий,  верный Моурави,  князь Фиран
Амилахвари".
     Шадиман   не   удерживал   князей.   Он   понял:   победитель   владеет
притягательной силой, и каждый стремится попасть в круг его сияния. Придется
действовать иначе...  Любой ценой,  словом и золотом!  Поможет самый умный -
Зураб Эристави.  Немыслимо тигру и джейрану жить дружно в одной клетке,  это
противно закону земли.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     От  строящейся мечети двенадцати имамов до  Табриккале -  замка шахских
сокровищ  -  толпился пестрый  исфаханский люд.  Вот  полуобнаженные индийцы
неистово бьют кулаками в  барабаны,  похожие на бочонки;  вот предсказатели,
окружив себя тарелочками для  сбора денег,  раскачиваются над продолговатыми
книгами с  изображениями ангелов,  чертей и драконов;  вот семь плясунов,  с
головы до ног вымазанных маслом,  смешанным с  сажей,  кружатся с немыслимой
быстротой,  вызывая восхищение зевак;  вот,  обнявшись и вздымая клубы пыли,
возятся борцы,  а  фокусники вытаскивают из ушей серебряные монеты.  В ярких
лучах плещутся разноцветные шали наряженного Исфахана.
     Сегодня  любимая  жена  шаха  Аббаса,  величественная  Лелу,  празднует
трехлетие своего внука Сэма,  сына Сефи-мирзы.  С утра малый двор заполнился
подарками,   около  каждого  стоит  слуга,  выкрикивая  имя  хана  и  ханши,
приславших  знак  своей  любви  и  почитания.  На  возвышении возле  подарка
шах-ин-шаха застыли пятнадцать слуг.  Араб в  красном тюрбане и ослепительно
белом плаще держит под уздцы берберийского жеребенка,  долженствующего расти
вместе с  маленьким мирзой Сэмом.  На руках других слуг -  седло,  осыпанное
бирюзой,  сбруя  из  синего  сафьяна,  бархатная длинная  подушка с  золотой
бахромой для  пе