зя.
     В  четверг Луарсаб оставался без  горячей еды,  ибо,  как  убеждал хан,
главный  повар   отправлялся  в   дальний  рабат  за   лучшими  овощами  для
венценосного гостя.
     Но  самым страшным днем  стала для  Луарсаба пятница.  Тэкле не  стояла
напротив башни,  и  светоч его  жизни угасал на  сутки...  В  этот  день его
охватывал безумный страх:  а  вдруг  Тэкле больна?..  Но,  быть  может,  она
захочет пройти хоть мимо? И он упорно от зари до мглы простаивал у решетки.
     Напрасно Баака  убеждал в  невозможности появления царицы  в  пятницу -
священный день правоверных.  Все понимал Луарсаб,  но  не отходил от окошка,
как  чудо  разглядывая камень,  на  который  иногда  опускалась его  розовая
птичка.
     Казалось, о нем совсем забыли и Тбилиси, и Исфахан. Обещанная помощь от
русийского царя не приходила.  Очевидно,  не удалось посольство в  Московию,
как обещал Трифилий,  его духовный отец,  напутствуя царя Картли в проклятый
плен.
     Черепахами проползли три года. И вот однажды в Гулаби прискакал старший
сын Караджугай-хана -  Джафар-хан.  Он привез Луарсабу подарки от его сестры
Тинатин,  прекрасной Лелу, и согревающее письмо. Привез подарки благородному
князю   Баака,   всегда  чтимому  Караджугай-ханом  -   любимым  полководцем
шах-ин-шаха.  Джафара взволновали желтоватые отеки на лице Луарсаба. Молодой
хан обрушился на Али-Баиндура: разве не ему доверили драгоценную жизнь царя?
Тут же приказал внести в круглую башню фаянсовые сосуды с цветами.
     Появились подносы с дастарханом,  кувшины с грузинским вином,  шербет и
лучшие фрукты.  Джафар учтиво просил царя и  Баака разрешить ему  совместную
еду с ними. К негодованию Али-Баиндура, его к столу не пригласили...
     Но еще больше возмутился Али-Баиндур, когда Джафар устроил в честь царя
охоту в окрестной степи и, кроме своей свиты, взял только небольшую охрану.
     Али  Баиндур пробовал возражать:  "Луарсаб может  ускакать дальше своей
стрелы,  застрявшей в  какой-нибудь  каменной куропатке".  Джафар резко  его
оборвал: "Так повелел шах-ин-шах!"
     Мертвая бледность покрыла темные скулы Али-Баиндура:  а вдруг шах Аббас
решил вернуть упрямцу царство?  Ведь  Луарсаб -  брат любимой жены шаха!  Не
придется ли поплатиться ему,  хану,  головой за чрезмерную строгость? А что,
если  упрямец решит  не  дожидаться милости "льва  Ирана" и  прямо  с  охоты
взбежит на  свой престол?  Ведь он  зять изменника Саакадзе!  Не придется ли
ему, хану, поплатиться головой за недосмотр? И Али-Баиндур, не смея сам, без
приглашения, присоединиться к Джафару, послал Керима во главе охраны...
     Ночью  перед  охотой  Луарсаб,  кажется,  в  десятый  раз,  перечитывал
послание Тинатин.  Он старался с  помощью Баака проникнуть в  истинный смысл
написанного:
     "...мой брат,  прекрасный,  как луна в  четырнадцатый день ее рождения.
Картли благодарила тебя за  щедроты твои,  я  -  за  жизнь твою.  Но,  кроме
солнца, есть тьма. Ад состоит из семи пространств. В джегеннеме есть ущелье,
в  нем семь тысяч зданий,  в каждом здании семь тысяч келий,  в каждой келье
семь  тысяч  черных  змей,  в  желудке  каждой  змеи  семь  тысяч  кувшинов,
наполненных ядом. И все это вместилось в одной черной душе Саакадзе. Дышащий
адским огнем джинн из  Носте сейчас владеет всем  твоим царством.  И  в  его
когтях  трепещет  твоя   розовая  птичка.   Сколь  великодушен  и   терпелив
могущественный "лев  Ирана!"  Да  будет  тебе  известно,  что  он  на  одной
шелковинке подвешен к небу.  Сейчас большие и малые страны в смятении.  Дует
ветер,  вырывая с корнем все деревья и разрушая все здания,  снося все горы,
засыпая все  моря,  но  величие шаха Аббаса непоколебимо.  И  неразумно тебе
противиться доброй воле  шах-ин-шаха.  Внемли и  моей  мольбе!  Воспользуйся
пребыванием в  Гулаби сына Караджугай-хана,  отважного Джафара...  Да  будет
твое решение решением богоравного.  Путь твой к Картли лежит через мудрость.
Приблизь время к своим желаниям. Что можно сегодня - нельзя завтра. Пришли с
Джафар-ханом послание к  шах-ин-шаху  -  грозному к  врагам и  милостивому к
покорным. Все в полной мере возвратится к тебе. Иначе бойся, - терпение шаха
может иссякнуть, и никогда не воссияет на твоем челе золотой венец".
     Много еще нашла Тинатин ласковых слов и  убедительных доводов.  Луарсаб
знал:  послание это диктовалось Мусаибом,  читал его грозный шах. Но Тинатин
сумела вложить в строки,  выведенные золотыми чернилами, тайный смысл. Иначе
не запугивала бы джегеннемом и не советовала приблизить время к желанию...
     Луарсаб задумчиво смотрел на  мигающий огонек светильника.  И  вдруг  с
необычайной теплотой произнес:
     - Мой верный друг Баака,  все прощаю я  Георгию Саакадзе за марткобскую
победу.   Пусть  Моурави  управляет  царством.   Кто   добывает  мечом,   да
воспользуется добытым.
     - А муки царицы Тэкле? - тихо проронил Баака.
     Низко  склонил  голову  Луарсаб и  больше  до  рассвета не  произнес ни
слова...
     Четыре конных сарбаза, вскинув к небу медные керренаи, извлекали из них
ужасный рев. И тотчас, словно мутный поток, прорвались из глиняных коридоров
улиц  заплатанные серо-коричневые плащи,  грязно-бурые  шапки,  истоптанные,
выцветшие чувяк