ифилий полновластен, здесь он милует и наказует. На земле
богородицы  кватахевской все  больше  селятся  крестьяне,  умножающие трудом
своим и податями богатство и знатность обители.
     Еще  на  одну  возможность  намекает  Саакадзе:  католикос  стар...  Но
допустит ли духовенство?  Лучше не искушать рок.  Удастся -  значит, господь
благословил, а не удастся - значит, господь не обидел раба своего мудростью.
     Трифилий надел под рясу меч и отправился в Тбилиси,  где часто бывал по
делам царства.
     Долго,  но  безрезультатно  воин-настоятель  убеждал  Саакадзе,  твердо
решившего не впускать вредную лисицу в Тбилиси.
     Но Хорешани и Трифилий доказывали Саакадзе,  что неловко перед народом:
царицу в ее город не пускают. Покинутая всеми, старая, какой вред от нее?
     Саакадзе пожал плечами: "Мариам слишком мало думала о народе, и народ о
ней давно забыл,  а  вред от  старой ведьмы всегда большой".  И  обернулся к
Русудан, упорно хранившей молчание:
     - А ты как думаешь, моя Русудан?
     - Не  семейное это  дело,  дорогой Георгий.  Но  если верная Хорешани и
глубокочтимый настоятель просят - отказывать не следует.
     - Не обязательно в Тбилиси, можно и в другое место.
     - А куда же, любезная Хорешани?
     - В Твалади. Мариам обрадуется.
     - И от Магаладзе недалеко,  могут развеселиться и волки. Но пусть будет
по-вашему: желаю, чтобы не пришлось потом сожалеть, - закончил Саакадзе.
     Словно  несомый попутным ветром,  мчался  Датико  по  сурамской дороге.
Картли!  Любимая Картли!  Каждая  травинка,  цветок,  камень  наполняли душу
восторгом.
     Мариам начала с  того,  что изодрала кружевную шаль.  В Твалади?  Ни за
что!  Ее место в Метехи! И что за нищенское содержание определил ей, царице,
ностевский плебей! Но письмо Хорешани несколько охладило Мариам: "...Если не
согласишься на Твалади, с трудом выпрошенном для тебя отцом Трифилием, то на
лучшее  не  рассчитывай  до  возвращения из  персидского ада  светлого  царя
Луарсаба! Твалади от Тбилиси ближе, чем Цавкиси..."
     "Нет!  Нет! Только не страшный Цавкисский замок, - содрогнулась Мариам.
- Там  всегда  убивают!   Потом  настоятель  прав,   возле  монастыря  буду,
советоваться можно.  И Нино Магаладзе - жаба - рядом. И Хорешани - фазанка -
обещает навещать! А главное, в свой собственный удел еду..."
     Мариам  оглядела  купальню.  Здесь  она  чувствует  себя  помолодевшей.
Луарсаб должен  вернуться,  и  хорошо,  что  без  Тэкле.  Купальня останется
свободной. Мариам сладко потянулась на лежанке, закинув руки под голову.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     Шумно в зале приветствий.  Все "барсы" в сборе.  Утром приехали Пануш и
Матарс,  вызванные Даутбеком.  Два дня,  как вернулись из  Эрзурума Папуна и
Элизбар.
     Сначала  говорили  об  Исфахане.   По  сведениям,  собранным  Папуна  и
Элизбаром от  турецких лазутчиков в  Эрзуруме и  на  путях,  шах Аббас вновь
увеличивает  свои  орды.  Мазандеранские тысячи,  изрядно  пострадавшие  при
разгроме  Карчи-хана,  пополняются сарбазами,  сгоняемыми ханами  в  шахский
город.  В мечетях муллы призывают сынов пророка отомстить неверным гурджи за
коварство.
     Но эти вести не встревожили Саакадзе: он, как полководец, хорошо знает:
никакие священные вопли не  помогут.  Раньше двух лет не собрать шаху Аббасу
ста  тысяч  войска,  предназначенного  для  покорения  восточных  грузинских
царств.  Этого срока вполне достаточно, чтобы самим укрепить Картли и Кахети
созданием  постоянного войска  и  возведением новых  крепостей и  сторожевых
башен на пограничных рубежах.
     Пануш вздохнул:  он и Матарс хорошо помнят эти башни!  У него,  Пануша,
горло забито каменной пылью, а у Матарса единственный глаз видит лишь дерево
для мостов.  Лучше бы послал их Георгий сражаться хоть с  шамхалом,  который
хоть и притаился сейчас, но: только "лев Ирана" - в Грузию, собака Шамхалата
- в Тушети.
     Друзья  сочувствовали,  Саакадзе улыбался:  он  знает,  его  "барсы" не
поленятся замахнуться шашкой,  но  время клинка еще придет и,  к  сожалению,
скорее,  чем бы хотелось.  Следует помнить,  что плохие дороги нужны,  чтобы
калечить коней врага, а не для того, чтобы привлекать богатые караваны.
     Папуна иронически прищурился:  он думает,  и  князьям по гладкой дороге
удобнее  скакать  на  сборище заговорщиков.  Удивленный возглас Гиви:  "Если
князьям удобно, почему сами не чинят?" - был встречен дружным смехом.
     - Полтора часа не может помолчать! Такой разговор испортил.
     - Не сердись, Димитрий! Если дела царства не разбавить весельем, даже у
мудрецов не хватит терпения.
     - Э,  Папуна,  я  думал,  ты  только  вином  любишь разбавлять беседу о
князьях!  -  воскликнул Дато. Он, как и все "барсы", радовался возвращению к
Папуна если не былой жизнерадостности, то хотя бы спокойствия.
     - Князья и  без моих забот сами себе помогут,  дорогой Дато.  С тех пор
как,  спотыкаясь на испорченных мостах,  они поспешили с  дарами в  церковь,
разматывая попутно чалмы, я всякое уважение к ним потерял.
     - А разве плохо, что опять в Христа поверили? - удивился Гиви.
     - Может, не в Христа, а в Саакадзе?
     - Ты угадал,  Элизбар...  Так поверили,  что готовы на коленях ползти к
этому порогу.
     - Нет,  Дато, п