лшебный топор.  За
каджи  вприпрыжку бежал  ощерившийся волк  с  кабаньей  головой,  а  из  его
оскаленной пасти вырывался предостерегающий страшный свист.
     Никто из дружинников не мог наверно сказать, сколько времени находились
они в столбняке,  а когда очухались,  то на вертеле чернел только обугленный
череп кабана, а в золе потухали последние угольки.
     Микадзе велел выпить всем по  тунге вина,  поймать взбесившегося коня и
как следует отхлестать, дабы в другой раз не уподоблялся зайцу.
     Над лесом занималась заря.  Андукапар по каменным насечкам, опираясь на
волшебный  топор,   приближался  к  воротам  замка  Арша.  За  ним  следовал
телохранитель,  уже сбросивший в пропасть кабанью голову вместе с колпаком и
серебряной бородой.
     Десять  дней  сантуристы выбивали  молоточками из  семиструнных сантури
пленительные звуки.  Десять  дней  каманчи  наполняли  сладчайшими мелодиями
нарядные покои Метехского замка. Бурно взлетали "макрули" - свадебные песни,
разливались вина, неудержимо неслись в лекури танцоры.
     Гордо  восседал  старый  Мухран-батони  рядом  с  правителем  Кайхосро,
Моурави и Иесеем Эристави Ксанским.  Гордо восседала Русудан рядом с Тамарой
- царицей имеретинской,  Дареджан Мегрельской, надменной Гуриели и сердечной
Мухран-батони.
     Кто  может  так  безудержно  веселиться,   как  веселились  "барсы"  на
торжестве своего Георгия из Носте?  Кто, кроме Хорешани, может так красиво и
благородно устроить празднество? Разве семья Саакадзе не ее семья? Разве она
меньше любит Хварамзе и Маро,  чем любила бы своих дочерей?  Даже опьяненный
счастьем Эрасти и  его черноокая жена разве не дороже ей,  чем любой князь с
кичливой княгиней?
     Мог ли еще кто-нибудь так щедро одарить молодых подарками,  как одарили
их Леван Дадиани Мегрельский,  хвастливый Гуриели и  осторожный царь Георгий
Имеретинский?  Тянулся за  ними Шервашидзе Абхазский,  не  пожелал отстать и
Зураб Эристави.  А разве князья Картли и Кахети не спешили перещеголять друг
друга в  богатстве и  щедрости?  Или  купцы и  амкары забыли,  кто празднует
перемену жизни своих дочерей?  Разве не  тянутся по улицам Тбилиси носилки с
богатыми дарами?  Разве  купцы не  разметали от  Сионского собора до  Метехи
бархат, по которому прошли молодые? Или у стен замка под оглушительную зурну
не  плясал весь Тбилиси,  а  по  всем тбилисским площадям не  раскинули стан
крестьяне окрестных поселений?
     Десять  суток  праздновал народ,  радуясь вместе  с  Георгием Саакадзе.
Десять дней шипели на вертелах яства. Пировали все, кто дрался на поле брани
плечом и плечу с Моурави,  кто страдал за Картли, кто, любя ее, отдавал свою
кровь.
     Никто не  забыл в  эти счастливые дни Моурави,  и  он  помнил обо всех.
Строители одобряли  возведенные по  их  рисункам девять  террас  амфитеатра,
вздымающихся над  полем.  Амкары  горделиво  показывали  "барсам"  украшение
скамей:  камень  нижних  разукрашен  ковровыми  подушками  с  позументами  и
шелковыми кистями, дерево верхних - пестрыми тканями.
     Дигомское поле  никогда не  видело столько блеска,  ибо  здесь  пожелал
Моурави завершить десятидневный пир.  Потому  и  хмель  не  помешал "барсам"
тщательно следить за приготовлениями.  Шумели царские, княжеские и церковные
азнауры,  намечая стоянки и  споря  за  лучшие места.  Цокот  подков,  свист
нагаек, выкрики дружинников превращали Дигоми в военный стан.
     Дато  пререкался с  уста-баши,  намечая  убранство  кресла  для  Левана
Дадиани,  как вдруг Гиви дернул его за рукав и,  отведя в  сторону,  шепнул:
"Шадимановский лазутчик в рядах дружинников князя Нижарадзе".
     Смеясь,  Дато  полюбопытствовал:  не  объелся ли  зоркий "барс" овечьим
сыром?  Гиви обиделся, ибо с утра торчал на поле и никак не мог добраться до
любимой еды, и, подражая Ростому, сквозь зубы процедил:
     - А ты,  видно,  объелся куриной слепотой, растущей в овраге, ибо иначе
бы  узнал марабдинца-мсахури Раждена,  который еще  в  Метехи любил хвастать
отрубленным пальцем.
     Хмель мгновенно испарился из буйной головы Дато.
     - Следует немедленно поручить, - прошептал он, - ностевским разведчикам
наблюдение за подозрительным мсахури.
     Тут Гиви не  на шутку рассердился и  напомнил,  что он -  саакадзевский
"барс",  а не медный колпачок, надеваемый собачьим Ражденом на свой обрубок.
Уже ностевцы рыскают по Дигомскому полю и выведали, что несколько шакалов из
Марабды в наряде дружинников Нижарадзе обмениваются незаметными знаками...
     Не  дослушав,  Дато принялся сзывать "барсов" к  Хорешани на полуденную
еду.
     Как всегда на военном совете,  Саакадзе раньше выслушал своих "барсов".
Он прошелся по комнате и опустился рядом с Даутбеком:
     - Выходит,  князья замыслили восстание?  Но кто? Без вожака волчья стая
не подымется.  Липарит?  Не похоже,  и причин нет, - всем доволен. Но верить
следует только Мухран-батони и Эристави Ксанскому.  А Арагвскому? - Саакадзе
побледнел,   он  прочел  в  глазах  "барсов"  такое  же  подозрение.  -  Все
прояснилось - цепь от Марабды тянется к Дигоми.
     Внезапно Элизбар  хлопнул себя  по  лбу:  теперь  он  понимает,  почему
Нижарадзе шепт