ься из  плена,  томился Шадиман!  Вот  -  настоящая
приманка!  А почему бы не перебраться "змеиному" князю в замок Марабду, тоже
в  крепость  и  даже  более  удобную?  Подальше от  кизилбашей и  поближе  к
дружественным ему князьям...
     Эрасти осторожно набросил плащ  на  могучие плечи Моурави.  В  отсветах
поздней луны серый бархат казался серебряным.  Саакадзе усмехнулся:  из двух
опасностей надо выбирать меньшую...
     Где-то несмело прокричал первый петух...


ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Цирюльник с  ожесточением точил бритву.  Эрасти видел,  как выборные от
амкарства уже входили на двор,  а цирюльник,  не обращая внимания на вопли и
нещадную ругань,  продолжал скоблить его  дергающиеся щеки.  Эрасти  удалось
выхватить из ножен шашку и пригрозить нерадивому.  Бритва проворно забегала,
кося жесткую щетину.
     Дверь тихо скрипнула,  Русудан остановилась на пороге комнаты Саакадзе.
В  чаше стыл утренний соус.  На  подоконнике требовательно чирикали воробьи.
Она перевела взгляд на  Георгия,  выводящего гусиным пером на вощеной бумаге
какие-то знаки, и неслышно удалилась.
     А в дарбази Георгий обдумывал завершительный разговор. Даутбек встречал
амкаров и  купцов,  выбранных от наиболее важных цехов и  торговых рядов.  И
оттого,  что в углу стояло знамя ностевского владетеля, а на стенах сверкало
невиданное оружие, и оттого, что в огромной индийской вазе благоухали редкие
цветы,  -  робость  охватывала пришедших.  Они  в  смущении  вспоминали свою
развязность в спорах с Моурави в караван-сарае.
     Лиловый,  затканный серебром  атлас  раздвинулся.  Ожидающие облегченно
вздохнули.  Вошли Дато,  Ростом, Димитрий - близкие и любимые Саакадзе. Но и
азнауры сегодня сдержанны.  Дато не шутит,  Димитрий не клянется,  что будет
кого-нибудь полтора часа рубить или целовать,  а Ростом,  всегда стремящийся
создать себе известность, - будь то в замке или на майдане, - сейчас холодно
поздоровался и, раскрыв нарды, стал подбрасывать игральные кости.
     Но вот показался Эрасти и порывисто объявил:  "Моурави скоро пожалует".
Сиуш удивленно заметил,  что на исцарапанной бритвой шее оруженосца висел не
крест, а серебряный барс с бирюзовыми глазами.
     Напряжение росло,  угнетала тишина.  Старосте купцов,  не раз водившему
караваны с  мареной в  Эрзурум,  чудилось,  что  мимо  него  прошла вереница
верблюдов с тюками благополучия, а он затерялся в раскаленных песках пустыни
неудач.  От  мучительного полусна  вернул  его  к  действительности властный
голос.
     Саакадзе выразил надежду,  что  купцы  обдумали все  высказанное им  за
последнюю неделю  и  многое  поняли.  Нельзя по-прежнему ничего не  замечать
дальше порога своих лавок,  нельзя отгородиться от  жизни Картли и  смотреть
безразлично, как нищает майдан в Тбилиси.
     Мелика поразила перемена.  Еще  два дня назад Моурави казался простым и
доверчивым, соглашаясь на сегодняшний тайный разговор с выборными, сейчас же
сидел в мерцающем перламутром арабском кресле замкнутый и недоступный.
     Эрасти  пододвинул  чубук  и  высек  огонь.   Саакадзе  с  наслаждением
затянулся.  Это  было  еще  не  виданное зрелище.  Амкары с  трудом подавили
желание перекреститься. Из широко раздутых ноздрей Саакадзе валил серо-синий
дым.  "Может, дэви? - ужаснулся Эдишер. - Иначе почему такую силу имеет?!" И
он  смущенно  подтолкнул Сиуша:  на  цагах  Саакадзе  горели  два  изумруда,
обладающие даром предвидения.
     Староста купцов робко заявил:  скоростной гонец,  посланный тбилисскими
караван-сараями,  вчера  вернулся  с  печальной  вестью.  Дорога  на  Шемаху
закрыта.  Всюду  персидская стража.  Те  смелые  караваны,  которые ушли  из
пределов Грузии,  не  достигли чужеземных майданов.  Персидский шелк  опутал
берега Каспийского озера. В мечетях муллы проклинают грузинский товар.
     Саакадзе  оборвал  его   унылое  причитанье:   "Если  персидские  муллы
проклинают,  то турецкие будут благословлять. Если дорога на Шемаху закрыта,
то  на  Эрзурум свободна,  а  кто  идет  -  всегда  дойдет.  Купцы  издревле
способствовали обогащению царства.  Они никогда не устрашались преград: моря
переплывали  и  пустыни  пересекали,  наполняя  родную  страну  изобилием  и
благосостоянием.  Так пристало ли  теперь,  когда миновали испытания и  тучи
далеко ушли за черту Картли, нарушать веками установленный обычай?"
     Купцы и амкары выжидали. Саакадзе резко отодвинул чубук.
     - Почему у людей короткая память?  Почему не хотят помнить случившееся?
Когда  сераскер  Джгал-оглы  воевал  с  шахом  Аббасом  (Саакадзе  развернул
пергаментный свиток), вот как запечатлели монахи печальную быль: "Царствовал
голод, купцы разбежались, и жители Вана съели собак, кошек, ослов, лошадей и
кожи. Нищие толкли могильные кости, а потом умирали нос к носу. Мать сварила
сына,  а  отец  продал дочь за  два  просяных хлеба.  Погибли тысячи тысяч и
десятки тысяч,  а  уцелевшие бежали в Джезире,  Багдад,  Арабистан,  Тебриз,
Казвин,  Хорасан и там на чужбине умерли, и ни один из тысяч не вернулся. От
Салмаста до Стамбула и на север до Амида и Алапа жили лишь медведи,  кабаны,
волки-людоеды и гиены..."
     Выборные в  смятении смотрели на  Саакадзе,  словно  от  него  зависело
нагнать или  предотвратить этот ужас.  Сиуш на  миг  представил себе,  как в
Тбилиси живые грызут мертвых, и неистово вскрикнул:
     - Моурави,  ты все видишь!  В  твоей руке судьба Картли!  Говори -  что
нужно? Хоть не очень богаты, но сделаем.
     - Купцов не остановят моря