им  строки,  в  которых Урбан  VIII  называл его  родственником
испанского короля,  а грузин-иверцев -  братьями испанцев-иберов, и закончил
послание торжественным призывом к слиянию двух сил христианства для борьбы с
"неверными агарянами"...
     Усы,  подкрашенные хной,  скрыли  легкую  усмешку.  Он  бережно скрутил
голубой свиток, расправил золотые кисти и отложил в сторону.
     Теймураз уже готовился подписать свой титул,  но вдруг в гневе отбросил
гусиное перо.  На  послании святейшему папе  расползалось серебристое пятно.
Теймураз разорвал свиток,  скомкал, швырнул в кусты дикого кизила и принялся
переписывать текст  золотыми чернилами.  Но  снова  нахмурился и  решительно
отложил перо:  забытые на  каменном столе  чернильницы за  ночь  наполнились
дождевой  водой...  Недовольно оглядел  длинный  каменный  стол,  заваленный
свитками,  рукописными книгами, красиво вышитыми закладками. Взгляд его упал
на  кипу вощеной бумаги с  его  виршами.  В  грустные часы размышлений он  в
"Жалобе на жизнь" описывал превратности судьбы,  изведанные им в годы боев и
скитаний. Тогда его рука пером, как бичом, хлестала вероломную, безжалостную
жизнь,  обманчиво преподносящую в  слащавой оболочке яд.  Но в  часы надежд,
когда мягкое солнце обещающе падало с  синепрозрачного купола,  он  скреплял
омонимными рифмами строки пленительного вдохновения. Он перебрал испещренные
страницы "Маджамы":  восьмая ода  еще  была недописана.  Его самого очаровал
дифирамб в честь красного вина и алых губ, а трагический конец влюбленного в
свечу  мотылька,  падающего  на  подсвечник  с  опаленными  крылышками и  не
воскрешенного восковой слезой,  так увлек поэта,  что он  забыл не  только о
послании к  папе римскому,  но  еще  о  двух:  к  везиру Оттоманской империи
Осман-паше и к святейшему патриарху Московскому и всея Руси Филарету.
     Осман-пащу он просил передать новому султану Мураду,  падишаху османов,
свою  благодарность  за  оказанное  ему  и  царской  семье  гостеприимство в
крепости Гонио.  В  течение одиннадцати лет  он,  царь Загемских и  Иверских
земель,  Теймураз,  сын  Давида  царя,  пользовался  благосклонными заботами
Блистательной Турции,  поддержавшей его  воинской  помощью  и  уделившей  из
великолепия своего под его руку четыре города -  Олту,  Намурдан,  Ардануч и
Кара-Ардаган со  всеми селениями и  угодьями.  И  как  при султане Ахмете он
вновь вернулся из  Имерети в  свое царство и  внезапно сразил многочисленное
персидское войско Али-Кули-хана, после чего отослал к подножию трона османов
множество знамен и  две  тысячи пятьсот голов кизилбашей,  так  и  теперь он
клянется не  склонить меча  перед хищным шахом Аббасом.  В  случае оказанной
Стамбулом помощи  в  восстановлении его  на  кахетинском престоле врата  ада
навек  захлопнутся и  распахнутся райские двери.  Тогда он,  царь  Теймураз,
поведет кахетинское войско под  турецким знаменем на  освобождение Багдада и
других османских земель из когтистых лап "льва Ирана"...
     Послание  Филарету  царь  Теймураз  написал  по-гречески.   Он  заверял
патриарха в  верности православной церкви,  в своем нежелании принять помощь
от папы римского и приводил причины,  вынудившие его до сего часа находиться
в турецкой земле.  Несмотря на то,  что султан дал место ему,  Теймуразу,  и
оказывал помощь войском и  один раз  и  дважды,  -  он  ничего не  желает от
султана и  прибегает к  самодержцу христианскому,  к великому самодержавному
царю,  "к сыну твоему московскому и всея Руси, да к святительству твоему и к
великому   достоинству   твоему,   аки   к   отцу,   милосердному   государю
христианскому, аки образу господа бога и спаса нашего Иисуса Христа. И молим
вас: великий государь царь да нам поможет, как произволите, ратью или казною
нам в  помощь...  И  мы все и  наша земля да будут царствия вашего работники
ваши..."
     Но  эти  послания казались забытыми,  и  лишь  тень  склонившейся ветки
играла на  вощеной бумаге.  А  царь-поэт,  подняв руку,  возносил свои оды к
золотому потоку  всесильного светила.  И,  словно внимая вдохновенным шаири,
притихли птицы и травы.
     Все земное забыто. Крылатые мысли парят над Парнасом, музы в прозрачных
персидских одеяниях кружатся в легком грузинском танце...
     И  вдруг  юный  голос  царевны  Нестан-Дареджан:  уже  все  собрались к
полуденной  трапезе.  Архиепископ Феодосий  готовится  к  чтению  застольной
молитвы, а архимандрит Арсений с вожделением взирает на рыбу... Царица Натиа
и свита тоже скучают, ждут царя.
     Теймураз рассердился. Ждут! А о его желаниях кто-нибудь спрашивает? Вот
она вспугнула лучшую шаири!  Потом -  не  он  ли просил царевну заботиться о
чернилах?..  Опять забыла в саду.  И хорошо, чтобы о нем тоже забыли хотя бы
на один день...
     Это Теймураз сварливо выговаривал,  следуя за дочерью, которой посвятил
полную очарования восьмую оду - "Похвала Нестан-Дареджан".
     Обедали на  открытом балконе.  В  медном котле  парился рис  с  кусками
баранины.  На простой камчатой скатерти белел овечий жир, курчавилась свежая
зелень, стояли глиняные чаши с кислым молоком, на фаянсовом подносе блестела
пятнистой чешуей  вареная  рыба,  глиняные кувшины с  холодным красным вином
высились над грудами лепешек.
     Немногочисленные слуги  стучали медными подносами.  Князья  Джандиери и
Вачнадзе мало походили на  придворных.  Однообразная скучна