аменная река,  ущелье и  долины внизу
лежат.  Кто оступится на каменной реке,  потеряет память и  выйдет на другую
землю  к  народу с  красной кожей.  На  крутой вершине высокий народ жил,  с
гордыми  глазами  и  большим сердцем ходил.  На  скользкой вершине маленький
народ жил. Глаза за пазухой держал, сердце узкое имел, больше хитростью жил.
     Очень долго друг о  друге не  знали,  раз встретились на  охоте,  сразу
драться начали.  Высокий народ шел  открыто,  маленький туда-сюда  вертелся.
Шашек не  имели,  кинжалов тоже не было,  что делать?  Луки хорошие держали,
охотились на летающих рыб.  Много стрел о камни затупили, не попадали друг в
друга.  Что делать?  Долго думали.  Потом вышли вперед самый рослый и  самый
щуплый,  натянули луки. Сердито запели стрелы, и сразу самый высокий и самый
маленький на каменную реку упали, больше никто их не видел...
     Вдруг  зашумел ветер,  закружилась холодная пыль,  затмила глаза.  Тихо
стало.  Только когда пыль  на  место легла,  высокий народ белыми орлами над
вершиной кружил, маленький ядовитыми змеями внизу полз.
     Все забыли,  только помнят злость друг на  друга,  войну сейчас тоже не
кончили.  Змеи  любят  сердце орлиное,  потому что  алмазным стало.  Кто  им
владеет, страх теряет.
     Орлов змеиный глаз манит,  потому что изумрудным стал, силу предвиденья
имеет.  Бросаются орлы на змей,  выклевывают змеиные глаза, впиваются змеи в
сердце орлиное.
     Наверху изумруды рассыпаны, внизу алмазы горят.
     Много народу ходило,  никогда орлов не видели,  змей не нашли, каменная
река не пускает.  Похвастался в Арани храбрец,  ушел,  сто лет ходил.  Когда
вернулся,  его никто не узнал.  Один алмаз принес, один изумруд, только свои
глаза потерял.  Больше не ходят люди,  боятся.  Правда, зачем на камни глаза
менять...
     Вот шах Аббас народ, словно алмаз, ищет. Куда в Картли ни придет, народ
от него, как орел от змеи, к горным вершинам уносится. Что делать? Не желает
народ персу покориться. Кто орлами хочет парить над вершиной, пусть помнит -
"змеиные" князья ищут орлиное сердце.  Кто завладеет народным сердцем, страх
теряет  перед  врагом,  сильным становится.  Люди,  верьте Георгию Саакадзе,
верьте, но пока молчите.
     Квливидзе нахмурился.  Хмель слетел с него, словно камень, отломившийся
от  скалы.  Он  вспомнил,  зачем спешил в  Носте.  Там он думал узнать планы
Саакадзе,  намерения  "барсов".  Квливидзе встал  и  хотел,  расплатившись с
духанщиком,  выехать в  Носте,  но  мествире шепнул ему на  ухо:  "Жди здесь
Даутбека, от Саакадзе приедет".
     Удивленно   приподняв   брови,    Квливидзе   оглядел   своих    шумных
многочисленных гостей, из которых он не знал ни одного даже по имени.
     За стойкой со скрипом распахнулась дверь,  и  вошли мальчики,  держа на
голове плоские деревянные блюда с "индоэтским пилавом" и глубокие деревянные
чаши, где в ароматном соусе плавал "сатана".
     Никто не  мог отказаться от соблазна не столько из вежливости,  сколько
из любопытства. Но вскоре эти яства навели страх на присутствующих.
     Гости  Квливидзе  сидели  с  выпученными глазами  и  разинутыми  ртами.
Никакое количество вина не в состоянии было "погасить пожар".  Никакие тосты
Нодара не вызывали ни смеха,  ни восклицаний.  Купец,  объевшись,  стонал на
длинной скамье.  Кто-то вцепился в косяк и никак не мог оторваться от двери.
На  полу лежали вповалку,  не разбирая места и  соседа.  Монах прислонился к
стене, тщетно пытаясь поддержать свое достоинство.
     Квливидзе оглядел духан и подкрутил ус.  Он приказал духанщику положить
купца на палас и откачивать, затем разместить пострадавших в саду, на свежем
воздухе: пусть неделю помнят, как Квливидзе угощает!
     Монаха Нодар сам усадил на осла и, сунув ему в руку сухую ветвь, умолял
не свалиться в канаву.
     Монах  раскачивался на  осле,  Нодар с  сомнением покачал головой,  дал
мальчику монету и велел проводить монаха в монастырь.
     - Пусть в рай вместе с ишаком въедет,  -  добавил,  выглянув из духана,
Квливидзе.
     Когда  духан  опустел,  Квливидзе,  подтянув  цаги,  приказал духанщику
закрыть дверь на  засов и  никого не впускать.  Он,  Квливидзе,  ждет одного
друга,  с  кем,  наконец,  хочет спокойно проглотить чашу  вина  и  откушать
кабана.
     Только в  полночь,  когда духанщик и  прислужники,  утомленные,  крепко
спали,  на  всякий случай забрав с  собой чучело обезьяны и  сороку,  кто-то
отрывисто ударил два раза молотком.
     Мествире приоткрыл защелку и сразу распахнул дверь. В духан вошли двое,
закутанные в  простые  бурки  и  башлыки.  Квливидзе пристально посмотрел на
исполина в башлыке и, пораженный, вскрикнул:
     - Георгий, ты?!
     Саакадзе скинул бурку,  и воины,  забыв кровавую сечу у стен Горисцихе,
бросились друг другу в объятия и трижды облобызались.
     Квливидзе восхищен: "Вот сидит, как простой друг, большой сардар, о ком
поют песни далеко за  пределами Грузии и  Ирана,  кто  славой затмил Нугзара
Эристави, чьи богатства превышают все желани