и.  Но Баака,  видя,  с какой настойчивостью
Баграт и Симон навязались сопровождать Луарсаба,  твердо заявил царю о своем
желании подышать свежим воздухом.
     Попытка Шадимана избавиться от Баака еще больше встревожила Тэкле. Она,
вызвав Баака, заклинала его всеми святыми оберегать царя.
     Ночью Баака беседовал с Зугзой.
     Зугза,   пленница  в  Метехском  замке,   была  по-прежнему  непокорной
казашкой:  лишь  на  сомкнутых губах  застыла усталость,  и  порой в  черных
зрачках вспыхивал недобрый огонь.  Зная о  чувствах Зугзы к Георгию и Тэкле,
Баака доверил Зугзе незаметно оберегать Тэкле днем, а ночью спать, вернее не
спать, на пороге опочивальни царицы.

     Несмотря  на  ранний  час,  замок  бурлит.  На  холодных  плитах  двора
выстраиваются оруженосцы. Блестят копья, переливаются в колчанах белые перья
стрел.
     На главный двор старший конюх Арчил вывел царского коня. Он сам оседлал
скакуна,  осмотрел фиолетовый чепрак,  вышитый серебром и золотом,  подтянул
подпруги,  проверил копыта.  "Хороший конь  -  половина удачи",  -  и  Арчил
погладил золотистую гриву царского любимца.
     Наконец из покоев Тэкле вышел Луарсаб. Он легко вложил ногу в узорчатое
стремя,  перекинулся на седло и загарцевал. Белея мягкая бурка покорно легла
на золотистый круп коня.
     Царь  повернул к  воротам,  а  за  ним,  как  тень,  -  девять  братьев
Херхеулидзе.  И  как  только конь Луарсаба застучал серебряными подковами по
Сеид-Абадскому мосту,  тут с криками: "Царь едет" - со всех сторон сбежалась
толпа, теснясь на узкой уличке.
     Увлекая за собой толпу,  Керим напрасно стремился выскользнуть из ворот
Тбилиси и  проследить,  в каком направлении последует царский выезд.  Рослые
стражники по  приказу Баака  оттеснили толпу,  и  ни  один  человек не  смог
прорваться за ворота Тбилиси.
     Едва  выехали на  ганджинскую дорогу и  повернули к  крцанисским садам,
Баака  личной  охраной окружил тесным кольцом Луарсаба,  Шадимана и  царскую
свиту.  Второе  кольцо замкнул азнаур Гуния  с  тваладской сотней на  черных
конях,  и  третье кольцо замыкал азнаур Асламаз с тваладской сотней на белых
конях.  За  этими  тремя  кольцами вооруженных дружинников следовали Баграт,
Симон,   светлейшие  князья   и   молодые  царевичи  со   своими  свитами  и
дружинниками.
     По обочинам дороги тянулись цепью царские дружинники,  словно конвоируя
светлевших и несветлейших князей.
     Зыбкий розовый туман  плыл  над  вершинами Соганлугских гор.  Вдали  на
отлогах,  точно волны,  колыхалось желтое руно.  Это перегонялась на  сочные
пастбища высот Ялгуджи царская баранта.  И  в  настороженной утренней тишине
глухо   разносились   окрики   чабанов,   озабоченные,   гортанные:   "О-да!
Чар-за-цо-о!!".  А над ущельем,  прижавшись к каменным бокам Хатис-Телетских
высот, одиноко белела дряхлая церковка.
     На вершинах высились сливающиеся с серыми скалами остроконечные замки и
древние  монастыри.  А  внизу  к  подножию гор  прижимались ветхими домиками
царские и княжеские деревни:  Мтелети,  Кумиси,  Хатис-Телети. Они притаенно
молчали.  Народ ушел на запашку.  Только кое-где из прокопченных отверстий в
плоских крышах  тянулся медленный дымок.  У  дороги на  покосившихся плетнях
сушилось  цветное  тряпье,   черный  петух   беспокойно  метался  по   крыше
буйволятника.  Размахивая пучками полевых цветов, к дороге бежали оборванные
дети с засохшей на ногах грязью. У низеньких дверей словно застыли старухи с
прялками. Около опрокинутой арбы уныло лежало колесо, и на почерневшем шесте
торчал белый оскалившийся череп.
     Луарсабу показалось, что череп издали подмигивает ему.
     Дорога  круто  поднялась на  Шавнабада -  "Черную бурку" -  пик,  густо
заросший развесистыми деревьями.
     Здесь остановились на первый привал.  Пока разбивали шатры, прогуливали
коней,  оживленно приготовляли еду,  Луарсаб,  с  наслаждением вдыхая свежий
воздух, забрался на верхний уступ Шавнабада. За ним неотступно вскарабкались
девять братьев Херхеулидзе.
     Луарсаб  расстегнул  ворот,  сбросил  папаху  и  растянулся  на  ворохе
багряных листьев.  Сощурившись, он смотрел на прозрачную синеву. Колыхнулась
ветка,  и,  блеснув розоватыми крыльями,  красная птичка с  тревожным криком
пронеслась  над  головой  Луарсаба.   "Тэкле!"  -  подумал  он  и,  невольно
поднявшись,   стал  следить  за  улетающей  птичкой.   Ничем  не  нарушаемое
торжественное безмолвие наполняло ущелье.  Между горами в серебристом тумане
лежали  долины,  словно разостланные пестрые ковры.  И  в  отдаленной синеве
Картли,  опоясанные черными тучами,  в суровом молчании застыли,  нахлобучив
белоснежные башлыки, снеговые исполины Кавказа.
     Солнце  подходило к  зениту,  когда  затрубил призывный рог.  Вскоре по
лощине снова застучали копыта коней.
     Где-то  в  третьем кольце дружинник затянул любимую песню тваладцев.  И
молодые голоса задорно подхватили веселый напев:

                Бей дружнее в тулумбасы,
                     Триалетская дружина!
                Эй, Нодары и Тамазы,
                     Песню слушайте грузина.

                Кто не знал меня, Заала,
                     На пиру в хмельных разливах?
                В Картли я встречал немало
                     И красавиц и красивых.

                Но одну Жужуну в Мцхета
                     Полюбил, как рыбу в чане,