но покинула зал. За нею, шатаясь вышел Андукапар. Восхищенный
Луарсаб поцеловал край ленты на плече Тэкле.
     Шадиман изумленно смотрел на Тэкле...  Как раньше не замечал?  Ведь это
достойная сестра  Саакадзе!  Как  допустил  столько  лет  созревать ядовитый
плод?!  Сегодня плебейка изгнала из Метехи светлейшую Гульшари, и влюбленный
Луарсаб целует ей хвост.  Завтра она захочет изгнать из замка всех князей, и
Луарсаб  будет  целовать ей  ноги,  крича  о  необыкновенной мудрости царицы
Картли.  Через день  она  захочет меня бросить в  подземелье,  даже наверное
замышляет такое,  а  Луарсаб будет целовать след ее копыт и воскликнет,  что
она избавила царя Картли от шадимановского ига.  При поддержке царицы Тамары
хочет брата в  Картли вернуть.  Как раньше не  замечал!  За  две недели всем
царям ума прибавила...  Как мог не  видеть смертельную опасность у  себя под
усами!
     Оглядев  затихший зал,  Тэкле  махнула платком.  Загремели пандури,  и,
угадывая желание царицы, понеслись в танце стройные пары. Танцевали молодые,
танцевали старики.  Плавно  неслись по  ковру  легкие  фигуры.  Колыхались в
воздухе легкие шелка. Изгибались, как крылья, изящные руки.
     Мертвенная бледность  покрыла  лицо  Тэкле:  "Как  лебеди  плывут".  Ей
показалось,  что зал поет...  "Песня лебедя!" - мелькнуло в ее встревоженном
мозгу,  и непобедимый страх сковал сердце. До боли стало ясно: двухнедельное
ее торжество - тоже песня лебедя.
     В испуге и смятении взирала Тэкле на кружащийся зал.
     - Жизнь моя, прошу! - точно издалека донесся голос Луарсаба.
     Очнулась Тэкле,  широко раскрытыми глазами смотрит на  Луарсаба,  и  ей
снова кажется - Луарсаб не рядом, а за далекой каменной стеной.
     - Жизнь моя, прошу!..
     Трепетно взмахнув руками, Тэкле понеслась, едва касаясь ковра.
     И  снова,  как  тогда  в  ностевском саду,  слышит  она  жаркое дыхание
опьяненного Луарсаба.  И  снова  все  окружающее теряет  реальность.  Где-то
мелькают  восхищенные глаза,  где-то  слышится сдавленный крик  восторга,  и
совсем близко обжигающий взгляд Луарсаба.  И  как  тогда,  в  саду у  брата,
падает она к ногам царя и, рыдая, восторженно повторяет:

                О люди, скажите, как жить мне
                Без любви царя сердца моего?

     Этим танцем закончился двухнедельный свадебный пир.
     Под  звон  чаш,  под  раскаты  пандури был  заключен военный союз  трех
грузинских царств и двух владетельных княжеств.


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     На  другой день  после разъезда гостей Луарсаб,  узнав,  что  Андукапар
остался в замке, удивленно спросил:
     - Как,  разве Андукапар не последовал за княгиней Гульшари?  Не следует
обрекать ее на долгое одиночество в замке Арша.
     Шадиман понял:  Андукапар изгоняется из Метехи навсегда,  и,  вздохнув,
произнес:
     - Андукапар сильно заболел. Еще бы не заболеть от такого огорчения. Он,
как перезревший красный перец,  на  тахте лежит,  даже память от внутреннего
огня потерял,  никого не узнает.  Старая Нуца лечит,  ставила пиявки,  поила
напитком  из  тваладских  трав,  растирала  уксусом,  прикладывала сердолик,
уверяет старая  ведьма,  если  князь  спокойно три  дня  пролежит,  здоровым
встанет.  Я  велел Тамазу и  Мерабу не  отходить от  Андукапара.  Как только
Андукапар глаза откроет,  его посадят в арбу и отвезут в Арша, - и, не давая
ответить Луарсабу,  быстро продолжал:  -  Кого прикажешь,  мой светлый царь,
назначить вместо Андукапара начальником замка?
     - Вызови старика Газнели - вдовец, от него будет меньше неприятностей.
     - Очень удачно придумал,  мой царь. Сегодня же пошлю к князю гонца, - и
тут же решил, что этот гонец доедет к Газнели не раньше, чем через три дня.
     Запершись в своих покоях, Шадиман надел свободную чоху, позвал чубукчи,
приказал  подать  столетнее вино  и  сушеные  горийские персики,  начиненные
орехом, и пригласить к нему князей Цицишвили и Джавахишвили.
     Когда за чубукчи закрылась дверь,  Шадиман выпил из золотой чаши черное
густое вино, откусил персик и подошел к своему любимому лимонному дереву. Он
осторожно снял  засохший  лист,  озабоченно осмотрел  корни  и  с  нежностью
погладил шершавые спинки золотистых плодов.  Это  дерево много лет  помогало
ему  углубленно развивать тайные замыслы.  Срезая лимон или осторожно сдувая
пылинки с блестящих листьев, Шадиман сплетал сложные нити своих планов.
     И сейчас, перед выездом на иранскую границу, Шадиман обдумывал принятое
им решение.  Он не заблуждался относительно намерений Саакадзе и знал, какая
опасность  надвигается  на  княжеские  знамена.   Но  он,   Шадиман,  сумеет
противопоставить