Не торопись сорвать плод, еще не налитый соком..."

     Папуна  сегодня с  утра  бродит  по  астрабадскому майдану.  Он  что-то
усиленно  разыскивает,   но   лазутчики  Али-Баиндура  не   удостаивают  его
вниманием:  от доносов на этого грузина, кроме палочных ударов, никто ничего
не  получал.  И  разве  сумасшедшего Папуна  занимает что-нибудь еще,  кроме
оборванных детей?  Вот  и  сейчас  он  заполняет свой  красный платок всякой
дрянью,   даже  противно  смотреть.   И   на  Папуна  не  смотрят  лазутчики
Али-Баиндура.
     Папуна часто говорит:  "Эй,  Пануш,  Дато, Димитрий, кто хочет свободно
подышать,  пойдем со мной на майдан". Но сегодня Папуна, кроме сладостей для
астрабадских "ящериц",  разыскивает еще кого-то. Вот он остановится у темной
лавчонки и громко позвал. Папуна не любит шептаться, особенно на майдане. Из
лавки вышел высокого роста купец. Разговор был короток.
     - Нашел?
     - Да, ага.
     - Тащи.
     Папуна вошел в  лавку,  положил на  узкую стойку платок со сладостями и
стал  разглядывать  индусские  кувшинчики  с  благовониями белого  лотоса  и
изящные ларцы с  белилами и румянами.  Эти редкости однажды завез в Астрабад
костоправ из Индии. Догадливый купец перекупил и спрятал, надеясь в Исфахане
разбогатеть. Об этом проведал Керим и поспешил к Хорешани.
     Не торгуясь,  Папуна расплатился с купцом и опрокинул в свой необъятный
красный платок драгоценную индусскую покупку,  вышел из лавки и направился в
сторону улицы, где живут только бедняки.
     Так  и  есть,  Папуна и  здесь нашел "ящериц",  и  они  ничуть не  хуже
исфаханских.
     "Ящерицы" его тоже нашли, и не успел Папуна вступить на грязную уличку,
как со всех глинобитных заборов раздался крик:  "Папуна, ага Папуна пришел!"
- и на улицу высыпали дети.
     Раздав сладости из  платка,  ленты,  четки,  персидскую кисею,  шарфы и
шапочки из своих бездонных, необъятных карманов, Папуна, вздохнув и пообещав
скоро опять наполнить платок,  пошел дальше,  сворачивая то в  правый,  то в
левый переулок.  Наконец он  очутился на  окраине.  Здесь тянулись огороды и
фруктовые сады.  Папуна стукнул два  раза медным молотком.  Кто-то  подошел,
отодвинул деревянную задвижку, посмотрел и торопливо открыл калитку. Это был
Горгасал.
     Жила здесь Тэкле в  полузаброшенном домике с небольшим садом.  Этот сад
Горгасал снял  в  аренду и  поселился с  женой  и  дочерью.  Так  он  сказал
обрадованному хозяину,  вскоре ушедшему на поклонение в Мекку. Впрочем, уйти
в  Мекку посоветовал ему  Горгасал,  прибавив один  туман на  угодное аллаху
дело.
     Тэкле  поспешила навстречу Папуна  и  сразу  забросала его  вопросами о
Луарсабе.  Папуна уверил ее:  Луарсаб здоров,  окружен почестями, и шах даже
приказал готовить для него грузинские кушанья.
     Спросила Тэкле о брате, о Паата, о "барсах" и, наконец, о Хорешани.
     Вынув белила, краску и кувшинчики, Папуна сказал - он пришел как раз от
Хорешани.
     Тэкле удивленно смотрела на  Папуна:  неужели друг  думает -  сердце ее
лежит к такому?  Или дорогой Папуна хотел ее развеселить? Нет, она больше не
нуждается в румянах и белилах.
     Папуна согласился:  его маленькая Тэкле никогда не нуждалась в подобном
украшении, но есть женщина, которая нуждается...
     - Кто?!
     - Жена шаха Аббаса.
     - Тинатин?! О, ведь она сестра моего царя! Папуна, дорогой друг, что ты
придумал?
     - Не я,  Хорешани придумала.  Сегодня возьмешь кувшинчики и  ларец и  с
матерью Эрасти  придешь к  Хорешани.  Издали тебя  будут  оберегать Керим  и
Эрасти. У Хорешани соберутся "барсы", Георгий тоже придет. Ностевцы рвутся к
тебе,  но,  опасаясь Али-Баиндура, даже мимо этой улицы не проезжают. Паата?
Нет, Паата не будет. Он по молодости может проговориться.
     Папуна,  обогнув сады,  очутился на шахской улице.  Посмотрев на резные
двери,  охраняемые шах-севани,  подумал:  "Георгий, наверно, еще здесь, надо
предупредить о приходе Тэкле".
     Подождав немного времени, Папуна направился к боковому входу.

     Шах  Аббас  величественно восседал на  резном возвышении.  Вошли  ханы.
Вошел Абу-Селим-эфенди с двумя турецкими торбашами.
     Шах  встретил  Абу-Селима-эфенди  сухо.   Абу-Селим-эфенди,  словно  не
замечая враждебности,  изысканно,  но  настойчиво требовал от  имени султана
возвращения  Оттоманской  империи   захваченных  шахом   турецких   городов:
Дербента,  Шемахи,  Ганджи,  Аряжа и Баку.  И добавил:  шах напрасно разорил
Грузию,   она  ни  с  кем  не  воевала,  жила  мирно  между  тремя  великими
государствами - Турцией, Ираном и Русией.
     Караджугай резко напомнил о  правиле посольских приемов -  ставить Иран
на первом месте, когда перечисляют государства.
     Пригладив парадно  торчащие  усики,  Абу-Селим-эфенди  мягко  улыбнулся
Караджугаю,   но  промолчал.   Совсем  позабыв  о  турецких  опустошительных
нашествиях на Грузию,  он стал убеждать шаха в миролюбии Турции. Оттоманское
государство и  Русия  всегда совместно оберегали грузинские царства.  И  еще
падишаха вселенной, султана Ахмета, беспокоит персидское войско в Горисцихе,
угрожающее восточной Турции.
     Шах вскипел.  Он свирепо оглядел белый азям Абу-Селима-эфенди,  обшитый
золотом зеленый тюрбан  с  нагло  сверкающим алмазным полумесяцем и  перевел
взгляд не  свой  черный карбонат.  Внезапно успокоившись,  Аббас  иронически
велел передать султану:  Дербент,  Шемаху,  Ганджу,  Аряж, Баку и еще немало
турецких городов он,  "лев Ирана",  завоевал саблей, и пусть султан, падишах
вселенной,