шахов  блестят петушиным вожделением.  Что  касается
красоты, то у черного шаха слишком короткие ноги, а у белого слишком длинные
руки.  Единственное, что ему, Дато, по душе, это слоны, верблюды и кони, ибо
на них можно подальше отъехать от разноцветных шахов.
     Хорешани с притворным смирением согласилась:  действительно, Дато прав,
у черного шаха немного короткие ноги,  но -  аллах,  аллах!  - какие изящные
руки!  Они созданы сжимать меч и  расплетать женские волосы.  У белого шаха,
пожалуй,  правда,  немного длинные руки,  но,  клянусь бородой Магомета, его
ноги крепки,  как слоновая кость. Любая женщина позавидует коню, которому он
сжимает бока.  И,  как бы не замечая побагровевшего лица Дато, добавила: что
касается глаз -  неоспоримая истина,  они  с  петушиным вожделением,  но  их
рубиновый блеск возбуждает усладу из услад.
     Дато  сбросил чоху  и  вытер  платком затылок.  Он  язвительно,  слегка
хриплым голосом ответил:  изящные руки и крепкие ноги,  сжимающие бока коню,
может иметь каждый евнух,  однако конь  не  завидует ни  одной женщине.  Что
касается услады из  услад,  то  шахский рубин тут  ни  при  чем,  за  медным
панцирем воина часто скрывается большее богатство.
     Хорешани  расхохоталась и  задорно  сбросила  вуаль.  Роскошные  волосы
рассыпались по плечам.  Хорешани вздохнула: медный панцирь слишком тяжел для
пути  к  источнику  услад,  тогда  как  рубин  таинственно  светит  в  любом
положении.
     Дато,  задыхаясь,  рванулся к  Хорешани,  мягкие горячие руки  обвились
вокруг  его  шеи.  Он  пытался  окончательно сразить Хорешани саркастическим
сравнением,  но  его губы обжег опьяняющий поцелуй.  Дато тотчас потерял дар
речи,  но  не  сообразительность,  ибо поспешил набросить на дверь задвижку,
чтобы не ворвался Гиви.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

     В один из дней Саакадзе был предельно изумлен - его посетил Шадиман.
     Георгий  приказал молодому хану,  начальнику своей  личной  охраны,  со
всеми почестями проводить князя Шадимана Бараташвили в  "зал  встреч" и  сам
стал  надевать пышный персидский наряд.  Он  был  озадачен.  Трон Луарсаба -
опора власти Шадимана и  его друзей.  Почему же  "змеиный" князь не до конца
использовал имеретинские и турецкие возможности?
     "Нет,  Шадиман не делает оплошностей!  Значит, здесь он для смертельной
схватки со  мной.  Не  собирается ли  Шадиман перенести борьбу из Метехского
замка в Давлет-ханэ?  Ну, что ж, светлейший князь, посмотрим...", и Саакадзе
широко открыл дверь в "зал встреч".
     Собеседники соревновались в изысканности.
     - Пришел поздравить тебя,  Георгий, с высокой наградой... Ты всегда был
при  шах-ин-шахе  большим  сардаром,  а  теперь,  после  посещения  Тбилиси,
пользуешься заслуженно славой непобедимого.
     - Тбилиси  мною,  дорогой  Шадиман,  меньше  разорен,  чем  князьями  в
спокойное время.  Но знай, у меня от шах-ин-шаха нет тайн, здесь все слуги -
персияне и грузины.
     - Знаю,  открыто пришел,  - слегка наклонил голову Шадиман. - А если бы
тайно хотел говорить, к "барсам" постучался бы. Остроумную придумали стражу:
ни одного перса. Говорят, всех волкодавов закупили в Гори. Тебе тоже удобно:
ключ от калитки только у тебя одного.
     Саакадзе учтиво поклонился:
     - За поздравление - благодарю, тем более что своим высоким положением у
"льва Ирана" я обязан тебе.
     - Нет,  Георгий,  ты  сам  заработал себе благодарность "солнца Ирана".
Бывают люди, которым тесно вдвоем в одном царстве. Ты всегда хотел быть выше
светлейшего,  теперь достиг,  и  перед  твоим  умением должны склониться все
мудрецы.
     - Нет,  Шадиман,  было бы  неучтиво с  моей стороны не вспомнить помощи
картлийских князей...
     Шадиман развел руками:
     - Теперь нет ни картлийских князей, ни картлийских азнауров, есть одно:
рабы шах-ин-шаха.
     - Не  сочти  меня  глупцом,   раболепный  князь,  но  чалмы  на  голове
светлейших и  не светлейших дают уверенность,  что рабство им более к  лицу,
чем княжество.
     - Чалма к голове не прирастает... В солнечные дни ее легко заменить.
     - Феской? - улыбнулся Георгий.
     - Папахой...  Хотя я  из скупости и сейчас остался в грузинской папахе.
Вижу, ты тоже, Георгий, не променял боевой шлем на спасительную чалму.
     - Я - азнаур...
     - Нет, князь.
     - Плебейский князь,  но  знатный  азнаур.  Предкам своим  я  никогда не
изменял.
     - Разреши узнать, одобряешь ли ты желание Баграта стать царем Картли?
     - Я одобряю всякого царя, удостоенного выбора "льва Ирана".
     - Однако ты ему и Андукапару обязан исчезновением Тэкле.
     - Думаю,  не только им...  Но Баграт -  твой родственник, ты радоваться
должен.
     - Не  думаешь ли,  что  Луарсаб больше подходит для Картли,  чем скупой
Баграт... Конечно, если Луарсаб пожелает явиться с покорностью к великому из
великих шах-ин-шаху.
     - Если найдется моя  сестра Тэкле,  я,  быть может,  соглашусь с  твоим
мнением...
     - Если  бы  я  мог  найти  прекрасную  из  прекрасных  царицу  Тэкле!..
Страдания Луарсаба описать словами нельзя.
     Саакадзе пытливо смотрел на  Шадимана.  Да,  "змеиный" князь  действует
своим  испытанным оружием.  Умышленно не  принял магометанства,  надеется на
благодарность церкви  и  народа  за  отстаивание перед  шахом  Аббасом  царя
Луарсаба.
     - Я  горжусь доверием моего повелителя.  Только "лев Ирана" имеет право
решать  судьбу  Картли.  Наша  приятная беседа бесплодна.  Все  же  ты,  как
неизменно преданный царю Луарсабу, можешь шаха просить за него.
     - Думаю,  шах-ин-шах удостоит меня такой беседой. Но не тебе ли Луарсаб
обязан словами: "Доколе жив царь