посмеет
покушаться на прекрасную родственную страну.
     Последним подарком, преподнесенным Нугзаром Эристави, было знамя Ирана:
на  красном бархате затканный золотом и  жемчугом лев с  пылающим солнцем на
спине, подняв меч, любовался алмазной звездой.
     Шах  предвкушал шумные разговоры между  съехавшимися вовремя иноземными
купцами:  необходимо  оповестить  майдан  о  пышности  посольства и  богатых
преподношениях,  чтобы  купцы  в  своих  странах  рассказывали о  величии  и
могуществе шаха Аббаса.
     Вереница слуг,  мягко ступая,  внесла богатые дары,  и  шах  стал щедро
оделять   князей.   Расшитые   драгоценностями  одежды,   дамасское  оружие,
сверкающие кольца мелькали в руках князей.
     Молодые  картлийские  князья,   всю  дорогу  косившиеся  на   "плебея",
самодовольно переглянулись: стоящий в стороне Саакадзе ничего не получил.
     Эмир-Гюне-хан   почтительно  наклонился  к   шаху   и,   поймав  улыбку
повелителя, подал знак мехмандару.
     К изумлению князей, шах подозвал к себе Саакадзе.
     - Я давно не любовался таким ростом...  Скажи,  Георгий,  сын Саакадзе,
какой подарок мог бы обрадовать тебя?
     Саакадзе опустился перед шахом на  колено и  на чистом персидском языке
скромно сказал:
     - Великий шах-ин-шах,  и  простой кирпич,  полученный из рук повелителя
Ирана,  превращается в  бесценный изумруд,  но  я  получил еще больше:  твое
внимание.
     Шах,   улыбаясь,   ответил,   что  он  хорошо  осведомлен  о   причинах
благосклонности царя Картли к молодому азнауру, но Георгий стоял с застывшим
лицом.
     "Умеет  хранить  тайну",  -  подумал шах  и  с  легкой  иронией пожелал
наградить героя за сражение с проклятым Османом.
     Несколько конюхов, едва сдерживая, ввели во двор арабского коня. Рослый
мамлюк нес роскошное седло, другой - сверкающую одежду персидского рыцаря.
     Шах, сам отличный наездник, залюбовался великолепным конем.
     - Коня прислал мне  эмир бухарский.  Конь сбросил своего господина и  в
наказание изгнан.  Эмир в  письме говорит:  "Еще не один дышащий воздухом не
осмелился ослушаться великого шаха Аббаса, видно, дерзкий конь рожден только
для твоего седла". Прими, картлиец, достойный мудрого воина подарок.
     Саакадзе пал ниц и взволнованно благодарил шаха.
     Получив разрешение,  Георгий подошел к  коню и властно потрепал по шее.
Глаза скакуна налились кровью, он дрожал, бил копытами, но вздыбиться ему не
удалось. Георгий схватил коня под уздцы. Короткая борьба - и вспотевший конь
застыл с пригнутой головой.
     Двор заинтересованно наблюдал поединок. Шах выразил удовольствие:
     - Воистину азнаур Георгий оказался достойным подарка.
     - Великий из  великих шах-ин-шах,  скорее я  размозжу себе голову,  чем
позволю  коню  сбросить азнаура Саакадзе.  Позволь мне,  могущественный шах,
сейчас оседлать коня, пусть сразу почуствует, что я не эмир.
     Шах   расхохотался,   приближенные  подобострастно  подхватили  веселое
настроение повелителя.
     Папуна,  поклонившись шаху, спокойно взял под уздцы вздрагивавшего коня
и,  вынув  из  кармана сабзу,  поднес  к  его  дрожащим губам.  Сначала конь
презрительно фыркнул,  но, подумав, взял в рот, пожевал, одобрительно мотнул
головой и  требовательно потянулся к  ладони.  Саакадзе подтягивал последнюю
подпругу.
     Шах,  не  переставая смеяться,  спросил,  как  Папуна  догадался сабзой
задобрить  коня.  Папуна  с  готовностью поделился  богатым  опытом:  он  не
встречал богачей, отворачивающихся от дарового куска, а конь не глупее их, и
сейчас высчитывает,  сколько можно  вытянуть из  тощего кармана дурака.  Шах
весело   приказал   мехмандару  поднести   Папуна   одежду,   достойную  его
находчивости,  и наполнить карман золотыми монетами,  дабы он не затруднялся
покупать расположение коней и ослов.
     Только поздней ночью  после пира  у  шаха,  очутившись рядом с  Папуна,
Георгий дал  волю  бурной радости:  посаженный между остроумным Эреб-ханом и
храбрым Карчи-ханом и  получив из  рук шаха золотую чашу с  вином,  он сразу
возвысился в  глазах всей исфаханской знати,  наперебой ухаживающей за ним и
приглашающей в гости. А главное, Нугзар радовался.
     Папуна,  вслушиваясь  в  взволнованный  голос,  вздохнул.  Он  напомнил
Георгию о  клятве не стремиться к  княжеству,  а такие почести тянут кверху.
Саакадзе пытался объяснить другу,  почему важно очутиться наверху, но Папуна
хмуро предостерегал:  бабо Заза напрасно набила голову опасными думами.  Что
ищет Георгий в тумане?
     - Правды,  Папуна.  И добьюсь!  Почему засыхающие ветки княжеских родов
заслоняют солнце молодым побегам азнаурских фамилий?! Только азнауры с мечом
в  руках  могут  вернуть Грузии могущество времени Давида Строителя,  времен
царицы Тамар.
     - Э,  Георгий,  не  одна шашка затупеет,  пока азнауры князей от солнца
оттащат.
     - Ничего,  Папуна.  Чем князья сильны?  Только народом.  Нам, азнаурам,
нужно народ на свою сторону привлечь.  А чем привлечь?  Хлебом!  Ярмо снять.
Надо заставить их вспомнить,  что они грузины. Надо не словами, а действиями
внушить народу веру в силу азнауров.  И азнауры должны понять: защита народа
- укрепление азнаурской власти.
     - Эх, дорогой, далеко спрячь такие мысли, во сне можешь играть с ними в
"сто забот", полезно для здоровья.
     - Не беспокойся,  друг Папуна,  и  так далеко