, отражая в овальном зеркале еще влажные шафрановые
ногти, покоились властные руки.
     Цирюльник  благоговейно намыливал упрямые  скулы.  У  золоченого кресла
сирийские мамлюки застыли с затканной,  сверкающей камнями одеждой шаха.  На
золотом   подносе,   свернувшись  змеей,   лежала   розовая  чалма,   мерцая
бриллиантовым глазом.
     Шах Аббас ждал картлийское посольство.  Он давно проник в тайны "Черной
и  белой  книги",  его  давно  перестали  волновать  красавицы,  наполнявшие
давлетский гарем.  Заботы об  Иране  смешивали в  чаше  Джемшида синие глаза
критянок,  узкие - индусок, продолговатые - армянок, загадочные - египтянок,
пламенные -  черкешенок,  и  миндалевидные глаза  Тинатин  притягивали "льва
Ирана" к северным тайнам, а не к южным утехам.
     Восемнадцать лет из тридцати пяти прозвенели ударами меча.
     Полчища османов,  аравитян,  узбеков, мавров разбивались о несокрушимую
волю "льва Ирана", и уже великолепная Индия трепетала перед ревом персидских
кулиджар.
     Пышность,  с  которой  картлийский  царь  посылал  свою  дочь,  льстила
самолюбию шаха,  и,  мало заботясь о  царевне,  но больше о том впечатлении,
какое  произведет эта  церемония на  знать  и  майдан,  он  устроил  Тинатин
"праздничную" встречу.
     Исфахан разоделся коврами,  пестрыми шалями и тонкими тканями,  сверкая
белыми и мозаичными мечетями. От городских ворот до Давлет-ханэ извивалась в
ярких  одеждах  ферраши -  шахская стража.  За  сомкнутыми рядами  теснились
несметные толпы.  На  плоских крышах колыхались воздушные чадры.  По  улицам
сновали  продавцы  сладостей  и   холодной  воды;   их   крики  сливались  с
нетерпеливым гулом.
     Еще  утром,  после  первого  намаза,  навстречу картлийскому посольству
выехали  знатнейшие  ханы,  окруженные  величавой  свитой.  За  ними,  звеня
серебряными колокольчиками, важно переступали цугом в дорогих запряжках семь
белых  верблюдов  -  шутюр-баад,  покрытых  красными  бархатными попонами  и
украшенных голубыми  бусами,  бубенцами и  золотыми  лентами.  На  четвертом
верблюде  возвышалась  золоченая  кибитка  с  плотно  завешенными  шелковыми
занавесками. Там сидела принцесса Зерам, выехавшая принять от Картли невесту
брата.
     На  остальных верблюдах,  оседланных золотыми седлами,  сидели  сыновья
знатнейших ханов, окруженные свитой и телохранителями.
     В  нескольких верстах  от  города  караваны сошлись.  Короткий отдых  в
загородном шахском дворце  -  и  принцесса Зерам  накинула на  Тинатин белую
вышитую  чадру.  Торжественный момент  навсегда разъединил Тинатин  со  всем
миром.  Пересев  с  принцессой и  княгиней  Турманидзе в  золоченую кибитку,
невеста забилась в рыданиях,  но из-за звуков флейт,  рева верблюдов, ржания
коней и  исступленных криков приветствий никто не расслышал горестного плача
девочки.
     Персидская знать,  соперничая блеском и  изяществом манер с  грузинами,
окружила белых верблюдов.
     Караджугай-хан,  гарцевавший на  берберийском скакуне рядом с  Нугзаром
Эристави,  ведя утонченную беседу, заинтересовался "исполином", выделяющимся
даже  в  скромной  одежде.  Эристави отозвался о  Саакадзе в  самых  лестных
выражениях. Караджугай-хан внимательно посмотрел на Саакадзе.

     Тинатин,  красивая и  кроткая,  сразу  пленила  сверстниц-принцесс.  Но
законные  жены  настороженно смотрели  на  новую  соперницу:  они  не  имели
сыновей,  а рождением сына грузинка может покорить сердце шаха. Наложницы не
удостаивались ревности законных жен... Собранные из чужих стран красавицы не
были царевнами или знатными персиянками,  и  хотя недавно наложницы подарили
повелителю двух  мальчиков,  которым шах  Аббас дал  имена Худабанде мирза и
Имамкули мирза,  но, надеясь иметь сына от законных жен, ни одного из них не
назначил наследником.
     В Иране не было незаконнорожденных детей.  И даже в шахском дворце, при
отсутствии наследников от законных жен, престол наследовали сыновья наложниц
и  даже прислужниц,  и только если и тут шаха преследовала неудача,  престол
переходил к  ближайшему родственнику шахской  крови.  Поэтому  шахский гарем
полон коварства,  ненависти и  страшной опасности для  всех от  всех,  и  не
удивительна тревога его  при  появлении каждой новой женщины...  А  Тинатин,
вдобавок царевна,  прибывшая с такой пышностью, вдвойне опасна: она - равная
шаху.
     "Но, - думали законные жены, - если аллаху неугодно будет дать им сына,
то  лучше  пусть  будущий шах  родится от  дочери царя,  чем  от  наложницы,
которая, как мать наследника, возвысится над всеми..."
     И  наружно Тинатин была  встречена сералем шумной  радостью,  ибо,  кто
дорожит жизнью, тому должно нравиться все, угодное шаху...

     Эмир-Гюне-хан, сопровождаемый мехмандаром и толпой дворцовой свиты шаха
Аббаса,   показывал  картлийскому  посольству  Давлет-ханэ.   С   изумленным
восхищением смотрели  грузинские князья  на  роскошь  шахского  дворца,  все
виденное казалось им сном, сказкой из "Тысячи и одной ночи".
     Саакадзе был скорее поражен,  чем восхищен. Он подумал: "Сколько же рук
должен иметь каждый персиянин, чтоб окружить своих шахов таким богатством!"

     Эмир-Гюне-хан,   довольный  достигнутой  целью   поразить   картлийское
посольство, любезно пригласил их пройти в следующие залы, где почетн