ая, у котораго Парис 
похитил Елену, не сходилось столько воинства, не раскидывалось столько богатых 
шатров, "блеском подобных стану Микенскому". 
В этом войске отличались так назывемые рутьеры (бродяги) - своим пьяным, наглым 
видом, неумолкаемой бранью, белыми полотняными хоругвями. Этих разбойников было 
тысяч до пятнадцати. Подъезжая к стенам города, они вызывали горожан на 
поединок громким криком, кривляниями и оскорблениями. Без доспехов, в одних 
рубашках, с диким криком, предводимые своим "королем", стремительным натиском 
они внезапно кинулись на стены и опрокинули защитников и горожан, которые, 
увлекая своих жен и детей, бежали в церковь и ударили в набат, не находя другой 
защиты. Общий крик "к оружию, к оружию" раздался в рядах крестоносцев. Их 
регулярные силы начали вливаться в город; на улицах резали граждан, церковь 
окружили. Под звуки колоколов и клики умирающих немногие священники запели 
похоронную мессу; двери церковные рухнули и разбойники ворвались в храм. Их 
товарищи в это время рассеялись по домам; все они думали о поживе. Богатств 
нашли множество; каждый брал, что хотел. 
«Разбойники эти алчны до грабежа, - говорит очевидец, -  они не боятся смерти, 
они бьют и убивают все, что попадается им под руку» (41). 
Действительно, рутьеры убивали всех, кто попадался под руку, не разбирая даже 
монахов и священников; крестоносцы же искали еретиков. Ни женщина, ни младенец 
не были пощажены. Вряд ли кто из безьерцев остался в живых после этого штурма, 
приобретшего позже столь печальную известность. Их богатый город в несколько 
часов сделался бедным. Французские рыцари имели по крайней мере ту заслугу, что 
не дали рутьерам истреблять напрасно сокровища, бывшие в их руках; мечами они 
разогнали их и на лошадях своих и ослах стали свозить добычу. Тогда в рядах 
разбойников пробежал крик: "Огня! Огня!"; их король готовился отомстить 
соперникам. Зажженные пуки соломы, дымящиеся факелы и лучины были брошены в 
разные места, - и город запылал. Гибель города свершилась в день св. Магдадины, 
годовщину оскорбления епископа. Весь Безьер горел и вдоль и поперек; тогда 
каждый из грабителей и воинов почувствовал опасность; каждый кинулся бежать, 
оставляя граждан и их богатства добычей пламени. Горели дома и дворцы, горели 
доспехи, сложенные в них, горели склады сукон и ремесленных изделий, горели 
кольчуги, шлемы, деланные в Шартре, Блуа и Эдессе. Сгорел и старый кафедральный 
собор; прочные арки его долго не поддавались, наконец и они рухнули.
"Никогда, я думаю, - говорить провансальский певец, - со времен самых сарацинов,
 такого избиение не было ни задумано, ни исполнено" (42). 
По официальному донесению легата папе, погибло до 20 тысяч человек. Безьерцы, 
замечает католический историк, "хотели лучше умереть еретиками, чем жить 
христианами" (43).
Теперь путь крестоносцев лежал на Каркассон. Простояв три дня на богатых полях 
под Безьером, они выступили. Шли они широкой долиной; ничто не остановило их; 
только многочисленные значки воинства развивались в воздухе. Замки, 
расположенные на дороге, были пусты; и бароны и народ собирались в Каркассон, 
где быль сам виконт, готовившийся к обороне. Между тем слух о безьерском 
побоище давно дошел до Каркассона и привел в ужас жителей. Здесь, среди 
суматохи и приготовлений, произошел первого августа военный совет. Враг 
приближался; его передовые толпы уже располагались на холмах.Одни на совете 
предлагали всей массой кинуться на неприетеля; другие - сделать это завтра, 
когда он решит отрезать снабжение города водой и для этого подойдет к самому 
оврагу. В конце концов был принят второй вариант. 
Ночью виконт почти не спал. С первой же зарей он вышел из шатра, осмотрел стены 
и старался рааглядеть неприетельский лагерь. Французы зажгли предместье, взяв 
его штурмом, причем особенно отличился граф Симон де Монфор, позже столь 
знаменитый. Один, стоя на краю стены, он долго оборонялся, пока не получил 
подкрепление и не ворвался в улицы.
Тогда, к стенам второго предместья крестоносцы подкатили камнеметальные машины. 
Первое время, безустанно день и ночь, они громили из осадных машин город, хотя 
нисколько не поколебали отваги и стойкости защитников. Когда, по вечерам, в 
крестовом лагере католики пели псалмы и гимны св. Духу, граждане Каркассона 
заделывали пробоины. На решительную вылазку они не решались, хотя у виконта 
было чеиыре сотни превосходных рыцарей. Крестоносцы также не решались на штурм. 

В таком выжидательном положении прошло несколько дней. Но однажды в средине 
августа, осажденных смутило внезапное движение в стане крестоносцев. Это была 
встреча короля Арагона. 
Дон Педро приехал с сотней испанских рыцарей, рассчитывая примирить 
католических вождей с местными феодалами. Если альбигойцам он не сочувствовал, 
называя их пустяшным племенем, то с романцами его поэтическую натуру связывало 
сходство языка, этнических корней и симпатий. Виконт получил позволение 
переговорить со своим царственным посредником. Он прибыл в католический лагерь 
с небольшой свитой. Он жаловался королю на свирепость крестоносцев, на 
опустошение страны.
- Я предупреждал вас, что следует  изгнать еретиков; вы сами накликаете на себя 
опасность, - ответил король виконту. - Из-за чего было подвергаться такому 
риску? Но мне очень жаль вас. Я не вижу другаго исхода для вас, как помириться 
с французами. Не рассчитывайте на сражение. Армия крестоносцев столь 
многочисленна, что вам на удастся долго держаться против нее. Вы говорите, что 
город ваш кр