я бенефиции",
 - так жалуется гонимый архиепископ, сообщая о самоуправстве легатов на имя 
папы (12). 
Но за Беренгарием было преступление – он дал возможность сосредоточиться ереси 
в своем диоцезе, ибо Тулуза и Альба всегда принадлежали его ведомству; а здесь, 
благодаря его нерадению, во всей архиепископии почти не существовало искренних 
католиков. Очевидно, что он был не на своем месте. 
Суровый Петр между тем просил папу или вернуть его в монастырь, если он 
виновник прежних раздоров, или же оказать ему свою поддержку. Иннокентий 
подтвердил его распоряжение, а Беренгарию повелел повиноваться. Вместе с тем 
папа вновь побуждает Филиппа Французского и его сына прибыть на Юг и исполнить 
"его волю над баронами", сочуствующими ереси, то есть побудить их к изгнанию 
альбигойцев или лишить их владений.
Между тем легаты успели вооружить против себя уже не одних альбигойцев: с ними 
столь же решительно боролся местный католический элемент в лице своего 
духовенства. Отлучив архиепископа нарбоннского, легаты вслед за ним за такое же 
нерадение к церковному делу отлучили епископов безьерского и тулузского. 
Отлучаемые сильно сопротивлялись и вооружили против легатов свои города. 
Напрасно духовенству и властям запрещались повиноваться епископам. Для 
муниципалитета это был предлог усилить торжество ереси, которая не смела 
восставать так явно, как именем закона и папы это делала епископская партие. 
Ясно, что куда бы легаты не повернулись, везде они встречали нерешительность, 
слабость, неуверенность, если не глухое противодействие и подземную борьбу. Эти 
чувства Петр де Кастельно высказал в откровенном письме к папе.
"Святой отец! - взывал де-Кастельно к Иннокентию. - Никакие легатства не в 
силах более остановить зло; церковные сосуды и священные книги встречают в 
Провансе ужасное кощунство над собой. Еретики публично крестят на манихейский 
лад; они не стесняются проповедывать свои преступные заблуждения. Раймонд де 
Рабастен, епископ тулузский, преемник благочестивого Фулькранда, - человек 
жадный и неспокойный, которому никогда не ужиться со своими прихожанами. Уже 
три года он, помазанник Господа, продолжает войну с каким-то дворянином, своим 
вассалом, вместо того, чтобы обратить оружие против еретиков, усиления которых 
вовсе не замечает. Мало этого; он обесчестил себи, торгуя церковными предметами.
 Архиепископ нарбоннский и епископ безьерский, устрашенные возрастающим 
волнением в своих епархиях, или забывают о своей пастве, или отказываются от 
всяких карательиых мер по отношению к еретикам. Если говорить правду, то надо 
сознаться, что раздоры между духовенством здесь стали столь вопиющими, что 
нельзя смотреть на этих недостойных пастырей иначе, как на воинов, случайно 
забредших в овчарню Иисуса Христа. Феодалы тулузские и безьерские отказали нам 
в своем содействии. Все они - явные или тайные сторонники и покровители 
еретиков. Только угрозы французского короля могут побудить их исполнить свой 
долг..."
Неизвестно, чем бы кончилась эта вражда легатов с местными духовными и 
гражданскими властями, если бы не умерли оба епископа, тулузский и безьерский, 
уже собиравшиеся лично ехать в Рим, для оправдание. Того же желал Беренгарий 
нарбоннский. Папа дал свое согласие выслушать его впоследствии; если же он "по 
болезни, по старости или другой уважительной причине, не мог бы прибыть в Рим, 
то обещался расследовать дело через особых посредниковь, понимающих и надежных".
 Своего арагонского аббатства Беренгарий был лишен навсегда, а архиепископство 
осталось за ним, "дабы дать ему время покаяться в преступлениях, которые он 
совершил" (13). 
Епископ вивьерский не был так счастлив. Легаты низложили его, ссылаясь на то же 
нерадение, и тем обеспечили себя от новых опасностей. 
Новым епископом тулузским легаты утвердили Фулько, известного трубадура, друга 
и поклонника графа Раймонда, человека пылкого характера, родом марсельского 
негоцианта, некогда блистательного красавца, автора девятнадцати песен, 
преимущественно посвященных графине Монпелье, "этой царице всякой доблести, 
вежливости и ума". После смерти ее и своих друзей, Ричарда английского и 
Раймонда V тулузского, он пошел в цистерцианцы; его жена последовала примеру 
мужа. Счастье вывело Фулько из тесных стен аббатства Торонэ на широкую арену 
деятельности в сане тулузского епископа. Обряд посвящения Фулько должен был 
совершать епископ Арля. Местные жители ожидали, что новый епископ поладит с 
графом, хотя последний и сочувствовал Раймонду де-Рабастену, его 
предшественнику, - но вышло совершенно противное. Вряд ли в ком, после папы и 
легатов, альбигойцы приобрели себе врага более опасного, как в лице этого 
некогда веселого трубадура.
Католики надеялись, что красноречивый Фулько, будет привлекать в церковь своими 
проповедями так же, как привлекал некогда рыцарей своими песнями. Но лишь 
только бывший трубадур переменил тон и вместо нежных стансов любви стал 
цитировать псалмы, среди тулузцев его популярность пала. Храмы по-прежнему 
оставались пусты. Арнольд был в отсутствии. У легатов и его товарищей 
опустились руки. Петр и Рауль хотели уже отказаться от возложенного на них дела 
и удалиться в монастырь. Но тут их выручило неожиданное обстоятельство.
      В это самое время случилось проезжать через Тулузу епископу кастильского 
города Озьмы, дону Диего. Его, в сопровождении нескольких монахов, послал 
король Леона Альфонс VIII в Скандинавию сватать невесту инфанту Фердинанду. 
Один из спутников епископа, его любимец, кафедральный пpиор, по имени Доминик, 
еще во время первым проезда через Тулузу успел заставить говорить о себе. 
Сказывали, что он в одну ночь успел обратить закоренелого еретика, у которого 
им пришлось остановиться. Теперь путешественники возвращались из домой. Дон 
Диего, увидавшись с легатами в Монпелье, с первго слова стал говорить об 
еретиках, которые, после византийского похода??, тогда всецело занимали Ц