ых же дней своего пребывания в 
Лангедоке он успел возбудить против себя недовольство южан, даже католиков. 
Галло-римская муниципия не привыкла видеть в странах своих франкских королей. А 
Людовик, со своей стороны, понял, какой сильной оппозицией может быть 
муниципальный дух южных городов. Потому, прибыв в Тулузу, он дал совет 
крестоносцам срыть славные городские стены, на которые прежде не посмели 
подняться разбойничьи руки бродяг и полудиких фанатиков крестоносного лагеря.
Но даже этого показалось ему мало. Он думал поступить еще ужаснее. Мы имеем 
одно прямое указание о его намерениях, но из такого источника, который 
показывает, что на Юге с именем принца Луи соединяли представления о каком-то 
личном враге Тулузы, о человеке, перед которым сам Симон Монфор мог быть 
символом кротости. Таков был голос народный.
«Сын короля французского, — говорит большая провансальская хроника, — был 
склонен к такому злу; господин Симон, кардинал Петр и Фулькон — все вместе 
тайно решили разграбить город, а потом сжечь его. Но Симон понял, что это дело 
опасное и ужасное, понял, что если он разрушит город, то это будет к его же 
вреду, что для него же лучше, если "везде будет золото да серебро". Наконец они 
постановили на том, что следует засыпать городские рвы, дабы жителей лишить 
оружия и всякой возможности защиты; потом все башни, укрепления и стены должны 
быть срыты до основания и сровнены с землей».
Так было решено, и решение оказалось приведено в волнение, — лаконически 
заключает хроника. Граф тулузский с друзьями был лишен своего наследства, а 
королевский сын вернулся во Францию 87.
Несчастному графу тулузскому оставалось искать защиты у того, во имя кого 
производилась вся борьба с его подданными. Он решился ехать в Рим и там у ног 
Иннокентия в последний раз молить о справедливости. Конем но, он еще не оставил 
некоторой надежды на государей Запада. Отвергнутый и преданный французским 
королем, он надеялся, хоть и не сильно уже, на короля английского, 
приходившегося ему родней. Свою жену и невестку, двух принцесс арагонских (отец 
и сын были женаты на родных сестрах), сестер погибшего дона Педро, он отослал в 
Прованс, а сына отправил к английскому двору.
Но читатель знает, что за человек был Иоанн. К тому же те затруднительные 
политические обстоятельства, и которых он находился, его вассальные отношения к 
папе, не давали ему возможности развернуться. Раймонд VI дол жен был знать все 
это и потому вряд ли смотрел серьезно на свою попытку и вряд ли решился лично 
ехать к Иоанну, как уверяет один английский хроникер88. У Иоанна появилось 
желание самостоятельности, желание восстать против папы, но стоило последнему 
только приказать легату поддерживать баронов, волновавшихся из-за Великой 
хартии, как король понял, что все его существо опутано Римом. Тут мы должны 
прервать рассказ и взглянуть на политическое состояние Европы.
Ход важнейших политических событий в тогдашней истории Запада влиял на 
обстоятельства альбигойской крестовой войны. Как относились к ней народы? 
Почему империя осталась равнодушной зрительницей крестовой войны, столь 
оригинальной, прежде неслыханной в Европе? Где была та уравновешивавшая все 
сила императора, которая недавно составляла предмет страха римской курии? 
Отчего Оттон, в силу старой вражды, не поддержал Раймонда, раскаявшегося в 
ереси, и дал Монфору возможность воцариться в Тулузе и Лангедоке?
Взглянув на тогдашнее положение империи, мы нам дем ключ к объяснению 
политических событий во французском и английском королевствах; последние были 
известным образом связаны с первыми. Мы говорили уже, что Иннокентий считал 
выгодным для папства поддерживать кандидатуру вельфа Оттона на императорский 
престол. В нем он думал видеть государя надежного, удовлеч воряющего тем 
представлениям о светской власти, какие составил себе Иннокентий. Папа искренне 
был расположен к нему. Иннокентию казалось, что его теократия создалась и чго 
настает тот желанный вечный мир, о котором в своих интересах мечтали властигели 
каголичесгва; думал, чго наступало время осущесгвления его идей о примирении 
великих властей Запада. 
«И вот, мой любезный сын, — с искренним порывом чувства писал папа Оттону, — 
наконец-то душа наша соединяегся с твоей, сердца наши сливаются; мы начинаем 
ощущать присутствие одного духа. И что будет из того? Перо не в состоянии 
изобразигь, язык высказагь и ум понять всех грядущих следствий этого примирения.
 Двоим нам вручено теперь верховное управление над вселенной. Если мы будем 
жить в согласии, если мы соединимся, чтобы делать добро, тогда сбудутся слова 
Пророка: солнце и луна придут в свой порядок, все правое будет прямым, все 
неровное сгладигся для того, чтобы мы, под покровом Божьим, не встречая 
препятствий и сопротивления, властвовали, владея этими двумя мечами, о которых 
апостолы говорили Господу» 89.
      Обнадеженный при коронации, Оттон сделал уступку папе, отказавшись от 
императорского права регалий. Угодив папе, новый император примирил с собой и 
враждебную ему швабскую партию женитьбой на гогенштауфенке Беатрисе??. Поэтому 
встреча Оттона в Италии была самой пышной. У него было много горячих 
приверженцев в Ломбардии; веронцы добровольно передали ему замок и построили 
мост через Адидж. Его встрегил граф Аццо д'Эсте и Эсселин II ди Романо; 
тосканцы признали его своим главой. Все соединилось, чтобы уверить его в 
невозмутимом политическом счастье. Но, коронованный, он изменил свою политику и 
тем проиграл свое дело. Он слишком понадеялся на собственный гений, тогда как 
сила его заключалась всегда в поддержке со стороны Церкви, брошенный ею, он 
легко мог потерягь свою звезду.
      Так и случилось. Он захотел возобновигь императорские претензии на южную 
Италию — и погому напал на сицилийские владения Фридриха, сына имперагора 
Генриха VI, еще несовершеннолетнего государя, находившегося под 
непосредственным покровительством Иннокентия. Опираясь на свою игальянскую 
партию, он начал завоевания на полуостр