оносцам дорогу и добровольно предоставив им возможность соединиться 
с гарнизоном Мюрэ, дон Педро не распорядился даже занять Дефиле, лежащего по 
пути, около Савердена. Он сосредоточил свой лагерь с противоположной стороны и 
надеялся взять город отсюда, хотя бы то требовало отчаянной храбрости. 
Между тем Монфор поспешно приближался на выручку города; с ним была вся армия. 
Его не останавливали ни помехи, ни предчувствия жены. Еще перед началом 
экспедиции графине Алисе приснился сон, сильно напугавший ее: она видела свои 
руки обагренными кровью. Она предостерегала Симона, но он отвечал ей так:
       — Вы говорите, графиня, как женщина. Неужели мы — испанцы, которые верят 
всяким снам и гаданиям? Если бы я увидел во сне, что в эту ночь буду убит в 
экспедиции, которую начинаю, и то не стал бы остерегаться, чтобы посмеяться над 
глупостями испанцев и провансальцев, которые верят всяким предчувствиям и 
сновидениям.
      Путь лежал на Саверден. Монфор свернул с дороги и заехал в ближайшее 
цистерцианское аббатство Больбон. Здесь настоятель стал пугать его королевскими 
силами.
       — Ваши силы недостаточны в сравнении с королевскими, — говорил он ему. — 
Сам король арагонский предводительствует ими, а он человек опытный и искусный. 
С нимвсе графы. 
      Вместо ответа Симон вынул записку и показал ее собеседнику.
       — Прочтите, — сказал он.
      Это было письмо короля к одной даме, жене тулузского дворянина. Дон Педро 
писал, что из любви к ней он выгонит французов из Лангедока. 
       — Что же из того? — спросил монах. 
— А то, что Бог будет помощником моим и что не следует мне бояться человека, 
который из-за прелестницы идет разрушить дело Божье.
      Вероятно, кто-нибудь из домашних той дамы снял копию с королевского 
письма. Оно оказало большую услугу истории; благодаря ему можно судить о 
различии нравов и рыцарского тона во Франции и Лангедоке. 
Уединение аббатства больбонского, его лесистые окрестности располагали к 
молитве. Монфор вошел в церковь и преклонил колена пред алтарем. Он долго 
молился молча, потом, вынув свой меч и положив его на алтари, сказал:
       — Великий Боже, Ты избрал меня, недостойного, воевать за Тебя. В этот 
день я кладу оружие свое на Твой алтарь. Сражаясь за тебя, я хочу, чтобы меч 
сей вел меня во славу Твою 53.
      Уезжая из монастыря, он поручил себя и своих воином молитвам больбонских 
иноков.
Ночлег был в Савердене. Здесь подоспел к армии легат Арнольд; он был 
противником этой экспедиции. Она, по его мнению, началась слишком рано, когда 
еще не закончились дипломатические переговоры. Видимо, он был напуган 
неблаговолением папы. Монфор не чувствовал усталости и хотел в эту же ночь быть 
в Мюрэ, но спуч ники его требовали отдыха. С рассветом следующего дин (11 
сентября) Симон призвал к себе священника, исповедовался и приобщился. Приору 
больбонскому он велел передать свое завещание и приказал обнародовать его 
только в случае смерти. Все рыцарство с духовенством отправилось в церковь. 
После мессы было громогласно произнесено отлучение графов де Фуа, Комминга и 
Раймонда Тулузского со всеми их сообщниками, покровителями и защитниками.
Армия крестоносцев была выстроена на полях Савердена. Она двинулась в бой в то 
самое время, когда в арагонском лагере было приказано штурмовать крепость. 
Минуя Готрив, крестоносцам оставалось только лье до Мюрэ; здесь дорога, уже 
сама по себе узкая и гористая, была размьпа дождем. Альбигойцы не догадались 
сделать засаду. Монфор же, рискуя собою, не упустил случая заехать в уединенную 
часовню. Лил проливной дождь; небо было мрачно. Когда Симон вышел из часовни, 
небо прояснилось, дожди перестал. Фанатики приписывали это чуду, явному 
покровительству неба над «апостолом господним».
Крестоносцы появились в виду неприятеля именно тогда, когда второе предместье 
было уже занято тулузцами и когда передовые отряды готовы были ринуться через 
стены. Появление крестовых знамен и Монфоровой орифламмы заставило победителей 
отступить назад в лагерь и очистить предместье. Легат для формальности, а 
частью по причине не совсем решительного настроения папской политики, хотел 
предварительно объясниться с королем. Он посылал к королю, заклиная его 
отказаться от еретикок, но дон Педро благородно не покидал своих вассалов и 
друзей. Самые рьяные из рыцарей между тем требовали у Монфора позволения теперь 
же ринуться на арагонцев. Назначен был военный совет в замке Мюрэ. Мнения 
разделились; военная партия требовала боя, духовная хотела переговоров, 
опасаясь взять на себя ответственность за войну с королем, считавшимся так 
долго другом Церкви и вассалом папы; припоминали его путешествие в Рим и его 
присягу. Не прошло еще десяти лет, а на этого самого государя, католического из 
католических, призывается меч Христова воинства.
Между тем к крестоносцам стали прибывать отставшие, наконец показались 
подкрепления, не успевавшие нагнать армию на походе и теперь прибывшие в самую 
важную минуту. Надежды пылких рыцарей увеличивались, но прелаты твердо стояли 
на своем. Они сказали, что скорее пойдут босыми и, отложив в сторону свой сан, 
униженно, на коленях, станут молить короля не восставать против Церкви, чем 
допустят крестоносцев обнажить меч на него, не получив прямых повелений папы. 
Тем и кончилось это бурное заседание, где впервые светский и клерикальный 
элемент крестоносной армии не нашли взаимопонимания, впоследствии этот разлад 
стал еще большим. Прелаты не шутили и хотели было уже привести в исполнение 
свое обещание, но, лишь только мост был спущен, передовые каталонские пикеты с 
такой быстротой кинулись на него, что едва не прорвались в крепость.
       — Видите! Ничего вам не удается сделать, — сказал Монфор легатам. — И 
будет еще не то, довольно оскорблений мы перенесли, пора дать позволение 
воинству сразиться.
— Лучше умереть со славой, чем жить опозоренным! — чикнул рыцарь Балдуин, и 
слова его повторили все ф