снизу обрушили фашины. Их охотники, из своей засады, крюками стали 
вылавливать смельчаков, которые продолжали работать в овраге. В следующую ночь, 
они, тем же подземным путем, добрались до самой машины, думая зажечь ее; у них 
с собой были пенька, жир, и другие легко воспламеняющиеся вещества. На этот раз 
около машины дежурили два немецких графа; они велели трубить тревогу. Пока 
крик: "к оружию!" оглашал воздух, и пока прошла паника в крестовом лагере, 
лаворцы захватили обоих графов и много других немцев, храбро защищавшихся и 
увлекли их пленными. Много крестоносцев было переранено и убито благодаря этой 
вылазке лаворцев.
Тогда и крестоносцы, после всех своих неудач, захотели отличиться хитростью. 
Стоить заметить, что они приписывали свою простую выдумку особому хитроумию, 
тогда как к ней надо было прибегнуть уже давно. Они догадались засыпать ход и 
заминировать его сухим и зажигательным материалом, таким как сало, пенька, жир, 
дерн и бревна, которые было сдвинуть не так легко, как простые фашины. Они 
наложили все это снаружи и в подкопе распространился удушливый дым; с тех пор 
он сделался недоступным. Пользуясь этим, Монфор велел всем работать над 
засыпкой оврага. Засыпав его почти сполна, крестоносцы подкатили по твердому 
грунту машину к самой стене; напрасно со стен кидали камни, колья, наконец 
зажигательные снаряды, - рыцари и воины, сидевшие в башне, не отступали ни на 
один шаг. Назначен был штурм. Духовенство всем хором запело "Veni creator 
Spiritus"?? - и под эти звуки крестоносцы пошли на штурм. Брешь, особенно в 
результате усиленной пальбы последней ночи, была довольно велика. Неприятель 
проник через нее и город был взять, в праздник св. Креста, как бы в 
ознаменование того, что еретики так позорили изображение креста. 
      Все 80 альбигойских рыцарей, вместе со своим предводителем Амори, без 
дальнейших рассуждений, были присуждены к повешению. Наскоро приготовили за 
городом виселицу; крестоносному воинству хотелось скорее насладиться кровью. 
Первым подвели Амори. Когда его вздернули, столбы виселицы, неплотно вбитые, 
закачались и рухнули. Тогда Монфор велел просто перебить всех осужденных. 
Пилигримы и крестоносцы с радостью дикарей спешили исполнить поручение. 
Началось ужасное побоище... Геройские защитники Лавора погибли мученически. Но 
это было только началом варварских распоряжений Монфора. Владетельницу города, 
эту прелестную даму, он велел побить камнями. "Монфор велел взять Жиро и 
поставить ее живой в колодец; и когда она встала на его дне, на нее накидали 
столько камней, что совершенно завалили ее..." "Наконец, - лаконично восклицает 
один из победителей, наши крестоносцы с превеликой радостью сожгли бесчисленное 
множество еретиков (88)." Эта выходка свидетельствует о всей силе религиозной 
идеи над человеком, доводящей его до забвения самых обыкновенных понятий; она 
же показывает, в какие условия к католической Церкви была поставлена новая 
религия, объясняет характер и губительную для человечества безысходность 
крестовой войны.
        До конца света станут говорить о казнях лаворких, предсказал поэт 
провансальский. Тут сожжено было, но крайней мере, 100 человек (89). Им 
предложили жизнь на условиях возвращения в католичество, но они были люди, не 
менявшие убеждений. Они с радостью бросились в огонь. Сколько погибло, кроме 
того, мужчин, женщин, детей на улицах города, во время и после штурма, нельзя 
определить даже приблизительно. Крестоносцы резали с наслаждением. Между ними 
мало было истинных рыцарей. Как исключение, записан один пример, весьма 
замечательный при тех обстоятельствах. Куртуазность не забывалась средневековым 
рыцарством даже в самые ужасные минуты. Во время кровопролития, одновременно 
начавшегося на всех пунктах, какой-то рыцарь направился к Монфору и сказал ему, 
что собирается передать на его попечение женщин и малолетних детей, которых он 
спас в разных местах. Граф предоставил распоряжаться рыцарю своей добычей по 
его желанию. Он и рыцарь велели особой страже охранять жизнь женщин; под 
страхом смерти, стража должна была наблюдать, чтобы пленницам не было сделано 
ни малейшего оскорбление. Приказание было в точности исполнено. По окончании 
побоища, рыцарь навестил своих дам и предложил им идти куда угодно. "С его 
стороны это было делом истинного благородства и куртуазности" (que fouc una 
grand noblessa et cortesia faicta), замечаеть провансальский историк (90). Тем 
более выделялся такой поступок рядом с резней и грабежом остальных. Весь город 
был разрушен. В нем не было ничего, чтобы не перерыли крестоносцы. Огромные 
богатства этого торгового города достались Монфору. Говорили, что все они 
перешли в руки его банкира, купца кагорского, Раймонда де-Сальваньяка, которого 
он после сделал бароном (91). Это было наградой за небольшие суммы, занятые 
Монфором. Лавор оплачивал вождя католиков. Никакой город, после Безьера, не 
вынес на себе столько свирепостей католиков; нигде в эту войну не было пролито 
столько крови. Особая причина подстегивала ярость крестоносцев при побоищах и 
разграблении Лавора; в ней виновны были сами альбигойцы. Для объяснения этого, 
мы должны рассказать о событии, которое случилось несколько ранее и которое 
послужило одним из поводов страшной мести, обрушившейся на Лавор.
      Во время осады, когда силы и средства крестоносцев ослабли, на помощь к 
ним шел пятитысячный немецкий отряд. Он был уже в нескольких переходах от 
Лавора. Эти крестоносцы миновали Пюи-Ларан и расположились ночевать в замке 
Монжуа, нисколько не подозревая, что поблизости их сторожит сильный отряд графа 
де-Фуа. Во всем Лангедоке не было человека более ненавистного для крестоносцев. 
Он чистосердечно платил им той же ненавистью. Он говорил, что для него нет 
большего удовольствия, чем убить крестоносца. Он разорял и жег монастыри и 
храмы. Бесконечны были его преступления; злодейства графа против Церкви 
превышали всякую меру, говорили католики. Он сумел овладеть замком Памьером, 
который недавно был покорен Монфором. Теперь