озвратился в Палестину в начале ноября и двинулся на помощь 
Антиохии. Положение складывалось в пользу франков. Еще раз соперничество, 
смертельная ненависть исламских князей ослабили их пред горсткой христиан 
Восточного королевства. Нуреддин оставил осаду Антиохии, и египетский двор 
высказался за союз с французами. 
      Амальрик, готовясь защитить фатимидского халифа от нового наступления, 
развернутого в феврале 1167 г. Нуреддином, отправил в Каир двух послов принять 
клятву верности от своего союзника. [163] Доверенным лицом король избрал 
молодого Гуго, графа Цезарейского, и брата Жоффруа Фуше из ордена Храма. 
Архиепископ Тирский отводит главную роль графу Цезарейскому, бывшему пленником 
в Каире, где ему излечили рану на ноге; но дипломатический опыт Жоффруа Фуше, 
его ум, твердость и учтивость, о каковых свидетельствуют его письма, позволяют 
воздать ему должное в этом довольно деликатном деле. Возможно даже, что халиф 
потребовал участия одного из тамплиеров в принесении присяги, ибо ценил 
верность рыцарей Храма, - такое довольно часто случалось между христианами и 
сарацинами. [164] 
      Так как дворцы Каира и окружение халифа были мало знакомы иноземцам, 
архиепископ Тирский разузнал у обоих посланцев подробности их миссии, 
разворачивавшейся, в духе Тысячи и Одной Ночи, при покровительстве Санар 
султана, который договаривался о соглашениях. 
      Турецкие рабы, с оружием наголо, провели их сначала "по аллее, где 
совершенно ничего не было видно", а затем через три или четыре двери, 
охраняемые чернокожими. Затем они оказались во дворе, вымощенном мрамором, со 
стенами, покрытыми золоченой резьбой. 
      <...> Строения были там столь восхитительны, что не было никого, кто, 
войдя туда, не оставался бы там охотно <...> В этом дворе находились фонтаны, 
которые очень мелодично били из золотых и серебряных труб в бассейнах, 
выложенных мрамором. Здесь было столько птиц разного вида и окраски, со всех 
концов Востока, что никто не смотрел на них без изумления, говоря себе, что 
природа поистине создала их ради своей забавы <...> 
      <...> Здесь турецкие рабы передали посланцев адмиралу хартий [*13] и 
дворцовым евнухам, которые провели их на другой двор и в другой дворец, столь 
пышный и восхитительный, что тот, увиденный ими ранее, показался им ничем. 
Здесь они увидали животных стольких различных видов и так наряженных, что кто 
бы рассказал об их повадках, показался бы лгуном. Никакая рука художника, 
сморенного сном после заутрени, не смогла бы начертать столь странных вещей <...
> 
      Наконец посланцы прибыли в большой дворец, где, как в сказке о феях, 
поистине захватывало дух, так как "богатство и отделка не подлежат исчислению, 
ибо их было там в избытке". Проходя вдоль строя охраны, они оказались в большом 
зале, разделенном посередине "занавесом из разноцветного шелка, расшитого 
золотой нитью. Весь он сверкал рубинами и изумрудами, и всякими другими ценными 
каменьями". Султан пал ниц трижды сряду, "затем веревками, которые были там 
очень ловко привязаны, отодвинул в сторону занавес, висевший подобно покрову, 
так что он весь присобрался на одной из перегородок. Появился халиф, который 
воссел на весьма драгоценный трон из золота и самоцветов <...>" Это был молодой 
человек, "у которого начинала пробиваться борода. Очень красивый смуглый юноша, 
который был крупнее любого человека". Его окружали некоторые из евнухов и 
приближенных советников. 
      Султан смиреннейше приблизился и поцеловал ему ногу, потом уселся на 
землю у его ног. Затем он принялся ему рассказывать, какому великому разрушению 
будет предан Египет, если он не пошлет туда помощь, ибо Сиракон уже прибыл с 
великим множеством воинов <...> Посему он заключил соглашения с королем Сирии, 
который явился им помочь, и был человеком очень верным <...> 
      Когда халиф услыхал все это, он благородно и с просветленным лицом принял 
сии соглашения и ответил, что ему угодно, так же, как и королю Амальрику, 
который является его другом, приказать непременно выплатить обещанное, и сверх 
того <...> 
      Но возмущенные евнухи пригрозили все расторгнуть, когда франкские 
посланцы попросили халифа обещаться, т. е. скрепить уговор, по европейскому 
обычаю, рукопожатием. "Однако халиф увидел, что дело иначе не устроится". Он 
протянул свою руку, закрытую куском шелка, но Гуго Цезарейский не принял ее. 
      Сир, - сказал он, - если вы не захотите снять; покров со своей руки, мы, 
простые люди <...>, будем сильно подозревать, как бы в этом деле не было 
какого-нибудь обмана. [Халиф] очень рассердился, но, скрывая гнев, заулыбался, 
как если бы почел за безумие то, что говорили послы. Тогда он протянул свою 
целиком обнаженную руку и поклялся, вложив ее в руку Гуго Цезарейского, в 
соглашении слово в слово, как тот продиктовал. [165] 
      Третья египетская кампания закрнчилась новым договором между Амальриком и 
Ширкуфом, отступившим еще раз, а каирский двор уплатил франкам первую часть 
дани - сто тысяч золотых монет, чтобы заручиться их дружбой и военной помощью. 
К несчастью, Амальрик не удовольствовался этим успехом. Побуждаемый 
византийским императором, с которым только что был заключен дружественный 
договор, он решил изменить вид протектората, осуществляемого им над Египтом; 
началась подготовка новой экспедиции, на этот раз направленной уже против 
недавнего союзника. 
      Но Бертран де Бланфор со своим орденом отказался последовать за королем. 
Он увидел, что сарацины собираются как один на окраинах своей страны, чтобы 
захватить, как и в предыдущую кампанию, Белинас, один из наиболее укрепленных 
городов Королевства. Он знал, что горстка из шестисот рыцарей и двенадцати 
тысяч пеших сержантов, побежденных Нуреддином в сражении при Хариме, еще не 
восстановила свои силы. Впрочем, магистр мог только осудить