он глядит на нее так жалостно, что она, не выдержав,
 манит его к себе и говорит: "Ах ты мой Шиммель! Пригожий ты мой, славный мой 
Шиммель!" - и много других ласковых слов. Услышав это, наш милый серый в 
яблоках конь сразу к ней подбегает, чтобы она могла еще понежней его приласкать.
 Он ходит под седлом только у Махтельт, а когда несет ее, до того важен, важнее 
самого графа Фландрского, который едет во главе своих верных баронов и рыцарей. 
И все ей послушны, потому что она весела, добра и кротка. 

- Да, - сказал сир Руль. 

- Да хранит всеблагой господь нашу милочку, и пусть наши старые уши всегда 
слышат, как поет наш соловушка, - сказала дама Гонда. 

- Аминь, - заключил сир Руль. 

  

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
О том, как Махтельт спела сиру Рулю балладу о Льве и песенку о четырех 
колдуньях.
Пока сир Руль и дама Гонда беседовали, выпал глубокий снег. 

И словно широким плащом окутал он Махтельт и Анну-Ми, которые возвращались от 
жены Йоссе: они отнесли ей орлиный камень, дабы она привязала его к левому 
бедру и тем облегчила себе предстоящие роды. 

И девушки вошли в залу, где сидел доблестный сир Руль со своей верной супругой. 


Махтельт подошла к отцу и, приветствуя его, преклонила перед ним колени. 

Сир Руль поднял ее и поцеловал в лоб. Анна-Ми, как и подобает служанке, 
смиренно встала в уголок. До чего же приятно было смотреть на девушек, 
осыпанных снегом с головы до ног! 

- Господи Иисусе! - воскликнула дама Гонда, - поглядите на этих двух 
сумасбродок! Где это их так занесло снегом? Скорее, девочки, к огню, 
обсушитесь! 

- Молчи, жена! - сказал сир Руль, - ты изнежишь молодежь. В юные годы я смело 
шел навстречу холоду, снегу, граду, грому, буре. Да и теперь так поступаю, если 
есть в том нужда, и хочу, чтобы и Махтельт была такой же. Благодарение богу! не 
огонь в очаге должен согревать нашу дочь, но огонь, который жарко пылает в 
крови детей старого Руля. 

Видя, что отец вот-вот разгневается, Махтельт села у его ног и сказала: 

- Отец, мы ничуть не озябли: мы так прыгали, плясали, дурачились и дразнили 
друг друга, что зиму обратили в весну. Мы пели дивные песни, и я молю вас, 
дозвольте спеть их и вам. 

- Хорошо, милая, - сказал сир, и Махтельт спела ему балладу о Руланде де Хёрне 
Льве, возвратившемся из святой земли с чудесным мечом, а потом - песенку о 
четырех ведьмах, в которой слышатся то мяуканье кошек, то блеяние козла, 
задирающего хвост во время дождя. 

И сир Руль позабыл свой великий гнев. Когда Махтельт кончила петь, он велел 
подать ужин и зажечь крестовидный светильник, и сразу стало светло, потому что 
во всех четырех подсвечниках ярко загорелись свечи. И он посадил дочь рядом с 
собою. Анну-Ми тоже усадили за стол, рядом с дамой Гондой, и та сказала: 

- Соседство молодых согревает стариков. И подавали им в тот вечер вкусный белый 
хлеб, соленую говядину, прокопченную на очаге в ароматном дыму от горящих 
сосновых шишек, гентскую колбасу, по преданию изобретенную Баудвином-Обжорой, 
побочным сыном графа Фландрского, китовый язык и старый клауварт. 

Когда кончили ужинать и прочитали молитву, Махтельт и Анна-Ми легли спать в 
одной горнице, ибо Махтельт любила Анну-Ми, как сестру, и всегда хотела быть с 
нею вместе. 

  

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ 
О шестнадцатой повешенной девушке.
Махтельт столько смеялась, пела и шалила, что сразу уснула. 

Но Анна-Ми немного озябла, и ей не спалось. А Злонравный подошел уже к крайней 
границе своих владений. 

И понеслась оттуда звонкая, нежная, сладкозвучная песня. 

Анна-Ми услыхала ее и, не подумав о том, что она полуодета, вышла из замка 
через потайную дверь. 

Колючий снег больно стегнул ее по лицу, по груди и плечам. 

Она бы хотела защитить себя от лютой стужи, от злого снега, но ей нечем было 
прикрыться: ложась спать, она сняла с себя одежду. 

Анна-Ми шла на зов песни и босая перебежала по льду через ров. 

И, ступив на высокий скользкий берег, упала и расшибла себе в кровь колено. 

Она вста