т неимоверно.
В двух домах, куда рыцарь с мозаичным лицом заходил наудачу, ему, объяснив в 
самых, правда, вежливых выражениях, положение дел, отказали. Третий по счету 
дом был занят каким-то богатым английским рыцарем, хозяин дома был бы рад 
избавиться от буйного постояльца, но боялся даже заикнуться ему об этом.
Но все-таки шевалье де Труа нашел то, что ему было нужно. Хозяин-бондарь, 
похожий на поросшую волосами бочку, по выговору нормандец, внимательно 
посмотрел на рыцаря, выразившего желание стать у него на постой. Долго что-то 
взвешивал, потом прищурив один глаз, назвал цену. Щурился он не зря, ибо 
понимал, что за ту сумму, что посмел назвать, вполне мог бы получить древком 
копья в лоб.
— Четверть цехина в неделю? — удивленно спросил шевалье, — мне говорили, что 
достаточно и трех дойтов.
— Что же те, кто вам это говорил не поселили вас? — смелея, сказал хозяин.
Рассудив, что он все равно здесь надолго не задержится, де Труа, кивнул.
— Ладно, я согласен.
Но, как говорят в Нормандии, еда несет в себе аппетит. Бондарь почувствовал, 
что набрел на золотую жилу и, естественно, захотел выскрести из нее побольше.
— Но я должен предупредить господина рыцаря, что свободен в моем доме только 
второй этаж.
Здесь был нюанс. Поселившись на втором этаже рыцарь в общем-то не ущемлял 
своего достоинства, но совершал небольшое преступление против правил высокой 
изысканности. Шевалье успокоил себя опять-таки тем, что упорствовать ему в этом 
преступлении придется не слишком долго, и опять кивнул, давая понять, что и с 
этим условием согласен.
Носатый бондарь, трясясь от жадности, потребовал деньги вперед.
Рыцарь въехал в ворота и уже стоял у крыльца. Не говоря ни слова, он полез в 
кошелек и бросил хозяину золотую монету. Тот положил ее на свои зубы и, жадно 
улыбаясь, прикусил. Шалея от плебейской своей наглости, он что-то пробормотал, 
не вынимая золота изо рта.
— Что ты сказал? — спросил, спешившийся уже шевалье де Труа.
— Я сказал, что меня зовут Жак Гарпан.
Это он сделал зря. Это было верхом неучтивости: никогда простолюдин не должен 
называть свое имя дворянину до тех пор, пока тот сам не поинтересуется. 
Мгновенно в воздухе свистнула плетка и бородатый хозяин рухнул на колени, 
закрывая лицо руками. Между пальцев побежали торопливые струйки крови. Монета, 
звякнув, покатилась по каменным плитам крыльца.
— Ты покажешь мне мои комнаты? — спокойно и даже вежливо спросил де Труа.
— О, да, да! — забормотал бондарь.
Осмотрев то, что ему предлагалось в качестве жилья, де Труа совсем было 
собрался уйти — слишком грязно, непрезентабельно, запах какой-то гнили с 
первого этажа, — но тут в комнату, где он стоял осматриваясь, вбежал парнишка 
лет шестнадцати. Он был с подносом, на котором стоял кувшин с водою, дабы 
господин рыцарь мог умыться с дороги. Видимо, поднимаясь по лестнице, хозяин 
успел подать соответствующий знак. Мальчишка поставил кувшин на стол и всем 
своим видом показал, что готов услужить новому высокородному жильцу.
— Как тебя зовут?
— Гизо.
— Это твой сын?
— Да, господин.
— Что ты умеешь делать?
— Все, что будет угодно.
— Почему ты, как твой отец не говоришь мне «господин»?
— Я просто не знал, что вы уже мой господин.
Бондарь побледнел, он стоял обливаясь холодом, и гадал, кого этот пятнистый 
дьявол убьет за такую наглость, мальчишку или его самого.
Ничего ужасного не произошло.
Наоборот.
— У меня в дороге умер оруженосец.
— Вам нужен оруженосец? — глаза парня заинтересованно сверкнули. Он был 
худощавый, гибкий, чумазый. Все про него было ясно сразу — негодяй, проныра, 
наглец.
— Нужен.
— А сколько вы будете платить?
Даже слишком наглый наглец, подумал де Труа и выразительно шевельнул плеткой, 
которую по-прежнему держал в руке.
— Он пошутил, господин.
— Все вы тут очень большие весельчаки, — тихо сказал рыцарь.
— Я согласен, господин.
— С чем согласен?
— Согласен быть вашим оруженосцем, господин.
— Еще неизвестно, подойдешь ли ты мне.
— Я подойду, господин.
Так всего лишь за один византийский цехин шевалье де Труа приобрел квартиру, 
оруженосца и высек наглого бондаря.
Ранним утром, в полном рыцарском облачении, шевалье де Труа подъехал к воротам 
капеллы Сен-Мари дель-Тамплиери Альман.
Светило яркое солнце, дорога вела сквозь густые заросли акаций, обрызганных 
утренним дождем. В каждой капле сверкало по маленькому солнцу. Проснувшиеся 
птицы, сходили с ума от радости при виде красоты божьего мира, и, может быть, 
еще и оттого, что еще одним воином Христовым становится больше в Святой земле.
Внезапно заросли кончились и открылась высокая стена, сложенная из больших 
серых камней. В ней имелись большие тисовые ворота,