навязал им монах с заячьей губой, 
госпитальер де Сантор.
Их раздражало то, что они не имели ни малейшей возможности уклониться от его 
выполнения. Они стали должниками ордена иоаннитов давно и могли бы служить 
живыми иллюстрациями к поговорке «коготок увяз, всей птице пропасть». Имели они 
раньше и поместья, и деньги, и слуг. Теперь остались только слуги. Странный 
закон жизни, если имеется какой-нибудь господин, пусть самый нищий и пропащий, 
всегда найдется желающий ему прислуживать.
Итак, у господ, попивавших темное хиосское вино за столом в углу «Белой 
куропатки», не было ничего своего, даже мечи их, латы и кольчуги принадлежали 
ордену св. Иоанна, да, что там говорить, сама их честь являлась собственностью 
этого ордена. Впрочем, к этому обстоятельству они привыкли и не оно являлось 
причиною их пьянства. Они пили и ждали, когда в харчевню явится Рено 
Шатильонский. Еще вчера они навели справки и выяснили доподлинно, что он после 
пресных придворных обедов частенько заходит сюда, чтобы как следует завершить 
вечер.
Рено Шатильонского велено убить. Убить под видом благородной драки. Хитрый 
монах с заячьей губой уверял рыцарственных должников ордена, что убивать можно 
без всякой опаски, ибо король вынес смертный приговор этому негодяю.
Отставив опорожненную чашу, де Созе взял с широкого блюда большую устрицу и с 
шумом высосал ее.
— Но вот, что я должен заметить вам, господа.
— Замечайте, барон, замечайте, — икнул де Бурви.
— Я об этом королевском приговоре.
— О каком королевском приговоре? — опять икнул маркиз.
— Которым, по словам монаха, приговорен к смертоубиению наш визави.
Де Кинью с легким хрустом разломил пополам тушку розовой куропатки.
— Приговорил, да.
— Но отчего этот самый король, его, так сказать, величество, не казнил этого 
самого Рено путем обычным, топором или веревкою, а?
Де Бурви задумался, кустистые брови мощно сошлись на его переносице, и вдруг 
его осенило:
— А Рено уехал!
— Я и не подумал об этом, — де Созе потянулся за следующей устрицей.
Де Кинью отложил разломанную куропатку и, не став ее есть, потянулся за 
следующей.
— Меня волнует другое — мы слишком много пьем.
— Мы слишком много едим, — тяжко вздохнув, возразил маркиз де Бурви.
— Ни то, ни другое, — покачал головой де Созе. Он был старше своих спутников и 
попал в долговую яму к иоаннитам тогда, когда напарники еще и не начинали 
отращивать бороды. Потому, он признавался ими, в известной степени, 
предводителем.
— Получается, судари мои, что мы призваны нашими покровителями, сыграть роль 
палачей. Не больше, но и не меньше.
Де Кинью застыл с вонзенными в птицу зубами. Де Бурви с трудом разлепил свои 
брови.
— Это отвратительно! — сказал маркиз.
Де Кинью жестом подтвердил, что придерживается столь же благородной точки 
зрения.
— Может быть нам отказаться, пока не поздно, иначе мы навеки обесчестим наши 
имена? — задумчиво спросил предводитель.
Несколько тяжелых вздохов было ему ответом.
— Но тогда… — начал было де Бурви, но продолжать не стал, слишком хорошо всем 
было известно, что их ждет «тогда». Положение всем представилось настолько 
безвыходным, что у них пропал аппетит.
Де Созе, как и положено предводителю, начал придумывать выход из безвыходного 
положения.
— Но, судари мои, если вдуматься, приравнивать нас к палачам все же не слишком 
обоснованно. Палач расправляется с беззащитным, а иногда и со связанным 
противником. Что же наш Рено? А он будет не только освобожден от всяческих пут, 
но в руках у него будет к тому же меч. И меч весьма и весьма длинный.
— Разумеется! — вскричали в один голос де Бурви и де Кинью.
— Как, я спрашиваю, в таком случае будет называться все то, что меж нами 
произойдет?
— Поединок! — убежденно заявил де Кинью.
— Правильно! — восхитился столь верным взглядом на вещи своего молодого друга 
предводитель и велел харчевнику принести еще один кувшин хиосского.
Все с удовольствием выпили. Осушив свою чашу, де Созе вдруг нахмурился.
— А кто тогда, — начал он мрачно оглядывая своих соратников, — кто тогда назвал 
нас, благородных рыцарей палачами? Кто, я спрашиваю?!
Маркиз и шевалье задумались. Де Кинью даже обернулся, словно рассчитывая найти 
злопыхателя где-то поблизости.
— Кто?! — продолжал грозно, разгораясь справедливым гневом, вопрошать де Созе.
 — Ах да, — вдруг осекся он, вспомнив, что это именно он вспомнил сегодня за 
столом слово «палач».
Соратники конечно вспомнили об этом тоже и смущенно потупились.
— Неважно, — нашелся барон, — неважно, как называется человек в начале дела, 
важно, как сможет назвать себя в конце его.
Де Кинью и де Бурви облегченно рассмеялись.
— Серебро в волосах, золото в устах, — припомнил шевалье провансальскую 
поговорку.
В этот раз Рено Шатильонский явился в «Белую куропатку» несколько раньше, чем 
обычно. Посланники иоаннитов многозначительно переглянулись. Во-первых, они 
были довольны тем, что их расчет оправдался, добыча не пренебрегла ловушкой, 
во-вторых, в их глазах отразилось уважение к размерам добычи. Все же граф Рено 
был весьма крупен. Но без доспехов. Этот факт дополнительно обнадежил трех 
друзей.
Шатильон заказал себе кувшин пальмового набатейского вина и велел зажарить 
полдюжины птиц, указанных в названии харчевни. Сел в отдаленном углу, явно не 
желая привлекать к себе особого внимания. И присутствующая публика, и сам 
харчевник, и прислуга оказывали ему внимания больше, че