послушания осталось совсем уж мало времени, и 
я с ужасом думаю о том, что станется, когда это время минет.
Отец Марк изобразил глубокую задумчивость.
— Вы уже объяснились с Розамундой?
Из кольчужной груди исторгся стон.
— В том то и дело что да, святой отец. Понимаю, что это грех, грех и еще раз 
грех, но какая-то дикая кровь начинает стучать у меня в голове, когда я вижу ее.
 Подкупил слуг и переправил ей письмо, потом еще. Она не сразу пошла мне 
навстречу и не отвечала больше месяца. Но что-то мне подсказывало, что она 
тронута моим вниманием. Мне легче, намного легче было бы делать свой выбор, 
когда бы я знал, что отвергнут. Но я не отвергнут.
— Вы точно это знаете?
— Я получил ответ. Мы договорились о месте встречи. Немного денег и камеристка 
ее согласилась провести меня ночью в их сад. Слуги всегда охотно выступают на 
стороне любви против хозяйских строгостей.
— И вы виделись с Розамундой?
— О, да! И хотя уже была глубокая осень, увядший сад расцвел для нас, как сад 
Эдема. Я чуть не сошел с ума от счастья. Но с вершины блаженства мне 
приходилось падать в самое пекло ада, когда я вспоминал о данном мною обете. 
Розамунда видела во мне, пусть и незаслуженно, но рыцаря, я разочаровал бы ее, 
совершив какой-нибудь недостойный поступок. А что может быть более ужасного, 
чем нарушение обета?
Отец Марк кивнул:
— Н-да.
— Сколько раз я собирался, и уже вполне решался отправиться к ее отцу и 
попросить руки Розамунды. И уверен, он бы не отказал мне, для него, 
провинциального барона, было бы честью породниться с отпрыском лангедокских 
Труа. Но уже облачившись соответствующим образом, я в отчаянии валился на свое 
ложе и грыз зубами подушку, не зная как мне поступить.
— Вы не рассказывали о своих терзаниях Розамунде?
Де Труа отрицательно помотал головой.
— Я слишком люблю ее, чтобы обрушивать на нее свои мучения, ведь от того, что 
она их со мною разделит, они не станут меньше.
Отец Марк медленно перебирал четки, глядя куда-то вдаль. Юноша продолжал свою 
горячечную исповедь.
— Я пребывал в полном отчаянии, и считал, что положения хуже моего быть не 
может. До вчерашнего вечера.
Священник встрепенулся.
— Что же случилось вчера?
Рыцарь тяжело вздохнул и сглотнул слюну.
— Вчера… отец Марк, посмотрите, что делается в природе — уже распускаются 
первые цветы, воздух состоит из сплошных дурманящих ароматов, нетрудно сойти с 
ума человеку более стойкому и трезвому чем я.
— Вы хотите сказать, что…
— Да, да, именно это я хочу сказать. Именно в этом желаю признаться. Во время 
нашего вчерашнего свидания… не знаю как это случилось. Не могу сейчас 
восстановить по памяти… Я не прилагал никаких усилий. И вместе с тем Розамунда 
не завлекала меня. Все произошло само собой. Наши одежды повели себя как 
понятливые слуги, они удалились в нужный момент. Впрочем я помню плохо. Это был 
дурман, опьянение, это было блаженство. Но и это, но и это, святой отец еще не 
все!
Де Труа замолк.
Отец Марк подтолкнул его.
— Говорите же, сын мой, говорите. Облегчите свое сердце, я слушаю вас.
Юноша зажмурился, как будто заново переживал произошедшее с ним.
— Говорите же.
— Я вернулся домой. Из сада де Лошей. Я принял решение. Я решил, что Розамунда 
мне дороже чести. Завтра, я сказал себе — завтра ты отправишься к барону и 
потребуешь свою возлюбленную себе в жены. Нельзя вечно подвергаться двум 
опасностям. Наступает момент, когда одну из гибелей надо предпочесть.
— Возможно и так, сын мой, но судя по всему, что-то помешало осуществлению 
этого намерения.
— Вы угадали, святой отец. Дома меня уже ожидал посланец из Иерусалимского 
капитула. Мне вручен был рескрипт, из которого следовало, что я должен прибыть 
для формального вступления в полноправные члены ордена в мае сего года.
Отец Марк пожевал губами.
— Видите, святой отец, челюсти обстоятельств оказались сжаты сильнее, чем я 
думал. Где-то, в глубине души, я надеялся, что обо мне забыли, раз я сам не даю 
о себе знать, и мой позор останется тайной лишь моей, несчастной души, и я 
избегну позора внешнего, а счастье с Розамундой все окупит. Так вот ведь нет, 
не вышло!
— Отец Мельхиседек знал о вашем увлечении?
— Это не увлечение, это…
— Да, да, сын мой, прошу прощения за неловкое слово. Но тем не менее, вы 
посвятили его в обстоятельства этой трагической истории?
— Конечно, я полностью доверился ему. Сочувствие такого человека, как отец 
Мельхиседек, единственное, что удерживало меня на некотором расстоянии от 
полного безумия.
Отец Марк пощелкал своими четками.
— Какие же средства он применял для укрепления вашего страждущего духа?
Де Труа затруднился ответить на этот вопрос.
— Я не очень понимаю вас.
— Я говорю, что он конкретно делал, чтобы облегчить ваши душевные страдания?
Юноша задумался, перебирая в памяти воспоминания, связанные с почившим другом.
— Сама беседа с ними была облегчением, — неуверенно сказал он. — А потом, он 
говорил, что молится ежедневно за спасение моей души.
— Молиться за спасение души вашей я тоже, конечно, буду, — задумчиво сказал 
отец Марк. Взгляд его по-прежнему был устремлен куда-то очень далеко, даже не в 
физическое, а в мыслительное пространство.
Лицо юного рыцаря засветилось благодарностью.
— Я буду так признателен вам, святой отец.
— Но вряд ли мои молитвы принесут столько пользы, сколько приносили обращения к 
Богу такого человека, как мой благодетельный предшественник.
Меж бровями де Труа образовалась складка.
— Опять должен признаться, что ход мыслей ваш для меня туманен.
Отец Марк повернул лицо к своему молодому собеседнику и обнадеживающе улыбнулся.
 Понятно, что впечатление улыбка эта произвела жуткое. Но теперь вряд ли что-то 
могло отвратить де Труа от этого человека. Е