голову, и подал носителю золотого обруча продолговатый футляр 
из синопского бархата. В нем содержалось послание иерусалимского короля Бодуэна 
IV.
Несмотря на то, что граф сделал все по правилам рыцарского этикета и по 
продуманному заранее плану, акт передачи послания вызвал неудовольствие у 
остальных членов посольства. Дело в том, что ассасин, выйдя к своим 
дипломатическим гостям, остался стоять на едва заметной каменной терраске, не 
спустился на общий песок и, таким образом, оказался несколько возвышен по 
отношению к королевскому посланию. Граф де Плантар тоже понял это, что 
выразилось в бурном апоплексическом покраснении и яростном блеске глаз. Про 
себя он поклялся, что и это, второе унижение, тоже поставит в список долгов 
этому окривевшему старцу. Чем сильнее он веселится в начале торгов, тем сильнее 
будет кусать губы, подсчитав выручку.
Синан дочитал послание.
— Государем нашим Бодуэном IV велено нам до трех дней ждать ответа. Ты дашь нам 
кров в твоем замке, или нам выехать в поле? — граф по инерции произнес эту 
франкскую дипломатическую формулировку, но, вспомнив где находится, осекся.
— Я не дам вам крова в моем замке, ибо по нашему закону здесь могут ночевать 
только правоверные, пленники или рабы. Но и в поле, как ты сказал, вам выезжать 
не придется.
Синан свернул пергамент и засунул обратно в футляр.
— Я дам ответ на послание вашего государя прямо сейчас.
Граф сделал полшага назад, принимая более удобную позу для восприятия важного 
известия. Старец посмотрел в глаза графу.
— Пусть твои спутники отдохнут в этом саду, а мы с тобой пройдем туда, откуда 
будет хорошо виден мой ответ.
Эта фраза показалась графу не слишком внятной. Видимо мусульманин не вполне 
свободно владел лингва-франка. По крайней мере было понятно, что придется 
куда-то идти. Причем одному. Де Плантар обернулся, на мгновение, к своих 
спутникам. Именно на мгновение, не дай Бог они подумают, что он в 
замешательстве, и отправился вслед за косноязычным повелителем Алейка.
Они прошли под ветвями молодой смоковницы, оказались в неглубоком проеме, где 
обнаружили лестницу, уводившую куда-то вверх. В результате они оказались на 
крепостной стене, в той ее части, которая возвышалась над диким отвесным 
склоном. Внизу приглушенно двигался белый жгут реки.
От распахнувшегося перед глазами вида невольно робело дыхание. Сине-лиловые 
развалы и грани гор, темные, сочные полосы кедровых и сосновых лесов. 
Серо-синие дали в просветах нисходящего хребта, а над всем этим — столкновение 
облачных империй, пропитанных трагическим огнем неизбежного заката.
— Нет, — услышал граф голос хозяина замка, и голос этот, на фоне потрясающих 
картин неба над Антиливаном, приобрел дополнительную, убедительную 
значительность, — нет, граф, не это я хотел вам показать. Посмотрите в ту 
сторону.
Де Плантар посмотрел. Стена, повторяя очертания скалы, огораживала замок. Была 
в ней и отрешенность и неприступность. Через каждые тридцать шагов, стоял меж 
зубцами неподвижный фидаин, со сложенными на груди руками.
Решив, что ему демонстрируют фортификационные достоинства замка Алейк, граф 
заметил:
— Нет таких крепостей, которые нельзя было бы взять, — он старался говорить 
убежденно, но в голосе его само собой проступало сомнение. Он, некстати, 
вспомнил о фонтане посреди сада. В самом деле, откуда на вершине голой скалы 
столько свободной воды? Как брать крепость, в которой есть собственный источник,
 тем более такую крепость? Но усилием воли он отогнал эти мысли. Вздор! Ведь и 
вправду, нет на земле крепостей, которые нельзя было бы взять.
— Крепость сильна не стенами, а защитниками, — негромко произнес Синан.
— Доблесть твоих людей известна всей Палестине, — сказал граф, стараясь, чтобы 
его слова прозвучали иронично. Старец не мог не знать, что у его фидаинов в 
Святой земле, да и на всем Востоке слава отнюдь не рыцарей, а убийц, — но перед 
лицом христианского воинства они — горсть. Многие гордые крепости и богатые 
города пали при виде креста, не пришло ли и твое время, повелитель Алейка?
Синан ответил не сразу. Он медленно пошел вдоль крепостной стены к угловому 
выступу. Посол невольно последовал за ним, продолжая развивать свою мысль.
— Сила сарацина в его гибкости и ловкости, но в них же и его слабость. Ибо 
гибкий не упорен, ловкий — нерешителен. Христианский рыцарь не только лишь гора 
железа, но и гора доблести и духа. Сравни хотя бы наше оружие. Меч рыцаря прям 
и победоносен, сабля сарацина изогнута и лукава.
Владетель Алейка добрался наконец до нужного ему места. Треугольный выступ 
слегка возвышался над остальной стеной, и стоящий на нем был отлично виден всем 
фидаинам, охраняющим эту часть крепости.
— Мне приходилось слышать подобные речи, граф. Поверь, мне есть что ответить, 
но я не стану утомлять тебя рассуждениями. У меня есть доказательства другого 
рода. Ибо сказано: «Услышанное входит в уши, увиденное входит в сердце».
С этими словами он обернулся к стоявшему в тридцати шагах фидаину и провел 
обеими ладонями по лицу, как будто совершил омовение. Юноша, не раздумывая ни 
одной секунды, прыгнул с крепостной стены вниз.
Посол молчал, по выражению его лица трудно еще было сказать, насколько он 
впечатлен. Синан повторил опыт, и второй воин в белом тюрбане бесшумно 
заскользил вниз. Потом третий, четвертый. Ни один не колебался, более того, все 
выполняли приказание кинуться в бездну с видимой охотой.
Закончив демонстрацию Синан, не говоря ни слова, направился в сторону коридора, 
который вел со стены в сад с фонтаном. Граф де Плантар не сразу смог оторвать 
свои железные сапоги от гранита, и