одумав обернуться, они поскакали к 
воротам, которые неторопливо отворяли сонные стражники. Кое как Анаэль 
взобрался на коня, дернул за повод, разумное животное медленно затрусило в 
нужном направлении.
Проскакав под надвратной башней, Анаэль, не сдержавшись, обернулся, наверное, 
для того, чтобы бросить прощальный взгляд на место своих мучений. Обернулся, и 
дыхание у него перехватило. У ворот были вкопаны две свежие виселицы, но не это 
его удивило, не сам факт повешения, а то, что оба повешенных были ему отлично 
знакомы. Это были Сибр и неуверенный в себе лекарь.



ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. НОЧНАЯ СЕРЕНАДА

Перед каждым ночлегом спутники связывали его по рукам и ногам. Во время 
очередной такой процедуры, Анаэль сумел рассмотреть на пальце одного из них 
серебряный перстень с печаткой, изображавшей двух всадников, сидящих на одном 
коне. Он заинтересовал его тем, что точно такой же был у господина де Шастеле. 
Возможно этот перстень свидетельствовал о том, что обладатель его имеет 
отношение к ордену тамплиеров. Храмовники теперь беспрерывно занимали его мысли.
 Итак, если сопровождающие его рыцари имеют отношение к ордену Храма, то вопрос 
куда и зачем они его везут, становиться в тысячу раз серьезнее и интереснее. 
Только на него не было пока никакого ответа.
Господа рыцари обращались к своему подконвойному редко и лишь с бранью. Можно 
было понять, что путешествуют вместе с ним они отнюдь не по собственной воле, и 
если бы не какие-то неизвестные обстоятельства, с удовольствием вздернули бы 
его на первом попавшемся суку. Во время привалов Анаэль не получал ничего, 
кроме косых взглядов и обглоданных костей, и не питал никаких надежд, кроме 
самых худших.
Места, через которые им приходилось проезжать, были заселены довольно густо, но 
рыцари, если была возможность, старались объезжать деревни и постоялые Дворы 
стороной. Такая скрытность лишь укрепляла пленника в его мрачных предчувствиях. 
Даже естественное любопытство — зачем его извлекли из лепрозория, куда и зачем 
везут, блекло перед громадой накапливающегося страха.
Он часто вспоминал фигуры повешенных у въезда в монастырь. В том, как с ними 
сурово расправились за мелкую, казалось бы, оплошность, была и угроза и загадка.
 Стало быть, имелся в монастыре кто-то очень влиятельный, кто знал, кого Анаэль 
мог встретить в лепрозории «нижних пещер», и не желал, чтобы эта встреча 
состоялась. Но тогда почему, этот таинственный хозяин просто-напросто не убьет 
его, раз он видит в нем носителя опасной тайны, полученной от гниющего заживо 
старика? В подобном повороте событий содержалось косвенное подтверждение того, 
что «король Иерусалимский» не лгал. И для чего с ним водил разговоры ласковый 
брат Ломбарде? Может быть, он все-таки надеялся, что лжепрокаженный согласится 
таки на его предложение? Тогда почему он ничуть не расстроился, когда получил 
отказ? Как запутано и перепутано все. Чем дальше, тем он меньше понимает, кто 
он, что он, и чего ему ждать от окружающего мира в следующий момент.
Когда человек ввергнут в такую степень неопределенности, он теряет интерес к 
окружающему, в нем нарастает одно только желание: вырваться. Куда угодно, как 
угодно, какой угодно ценой. И Анаэль решил бежать. На этот раз наверняка, чтобы 
не попалось на пути внезапное Мертвое море. Он присматривался к своим спутникам,
 изучал их повадки и привычки, осторожно проверял, насколько прочны их узлы и 
насколько чуток их сон. Рыцари делали порученное им дело добросовестно: Анаэль 
не находил ни малейшей лазейки для побега, но мечтать о нем и готовиться к нему 
не переставал никогда.
На исходе четвертого дня путешествия рыцари разжились вином в одной одиноко 
стоящей усадьбе. Ее хозяин, старый хромой сириец, увидев ворвавшихся в ворота 
вооруженных людей, решил было, что его хотят ограбить и убить, и рухнул на 
колени, моля о пощаде. Сообразив, что убивать, кажется, не будут, он стал 
молить о снисхождении. Мол, поживиться у него нечем, и сам он, и дети его едят 
не каждый день, и недавно сдохла последняя корова. Как всегда бывает в подобных 
случаях, он сильно преувеличивал.
— Как ты смеешь отказывать в хлебе насущном воинам христовым, червь! — весьма 
умело разыгрывая возмущение, воскликнули рыцари, хватаясь за оружие. Этот 
аргумент трудно было опровергнуть словами. Надрывно причитая, хозяин спустился 
в свои закрома, откуда извлек два больших кувшина вина и несколько лепешек 
козьего сыра. Рыцари, плюс к этому, своей волей прихватили барана.
Пиршество устроили, отъехав от усадьбы на три полета стрелы, на берегу тихого, 
неширокого ручья, за которым стояла сочная стена виноградника. Колонны лоз 
плавно поднимались в гору к венчающей холм полуразрушенной башне. Не успел 
Анаэль толком рассмотреть картину земледельческого благополучия, как она стала 
добычей жадной южной ночи.
Он устроился как обычно, в отдалении от костра, и усердно глодал кусок 
брошенного ему сыра. Разгоревшееся пламя то и дело выхватывало из темноты 
приятно озабоченные бородатые лица рыцарей, занятых разделкой туши и 
насаживанием ее на