ак богато украшена, что можно было подумать, будто 
трубадур не владелец ее, а свита.
Арнаут Даниэль поклонился с достоинством человека, не имеющего возможности 
проявить себя внешним блеском, но рассчитывающего на свои внутренние 
достоинства.
— Прошу нижайше извинить меня, прекраснейшая принцесса Изабелла, ибо не дело 
поющим отнимать время у великих и благородных, если только они сами не 
возжелали сей услады.
— Кто вы и откуда? — спросила Изабелла, нимало не интересуясь ни тем, ни другим.

— Зовут меня Арнуат Даниэль, родом я из земель, принадлежащих епископу 
Перигорскому, из замка под названием Риберак. Обучился наукам, усладу же души 
обрел в трубадурском искусстве, и достиг в нем, по мнению многих, успехов 
немалых. Ибо ритмы мои из самых изысканных, не всякий может даже понять и 
выучить канцоны моего сочинения.
— Что же заставило вас оставить отечество, прибегнуть к путешествию, столь не 
лишенному опасных приключений?
Трубадур горько улыбнулся.
— Всему виной любовь, Ваше высочество. И сколь не смешны подобные речи в устах 
столь пожилого человека, это так…
— Расскажите, расскажите, — заверещали заинтересовавшиеся дамы.
Арнаут Даниэль поклонился, ожидая приказа от принцессы. Ей понравилась его 
манера держаться, она свидетельствовала о хорошем воспитании и чувстве 
собственного достоинства.
— Причиною всех моих несчастий было то, что полюбил я замужнюю и весьма 
родовитую женщину, жену Ильема де Бувиль. Она никогда не даровала мне услады по 
любовному праву. Долгое время я хранил эту любовь, но в конце концов понял, что 
не в силах оставаться вблизи предмета своих страстных устремлений и решил 
оставить родину в надежде, что впечатления новых стран загасят боль от старых 
ран. Но лучше обо всем этом сказано в моих канцонах.
Принцесса сделала движение рукой.
— Спойте нам одну из них.
Арнаут Даниэль закрыл глаза и приподнял свой инструмент.
— Просим, просим, — крикнул карлик, но тут же зашипел, зажмурившись, пальцы 
принцессы впились в его шевелюру.
"Когда с вершинки
Ольхи слетает лист,
Дрожат тростинки,
Крепчает ветра свист
И в нем солист
Замерзнувшей лощинки -
Пред страстью чист
Я, справив ей поминки.
Мир столь прекрасен,
Когда есть радость в нем,
Рассказчик басен
Злых — сам отравлен злом.
А я во всем с судьбой
С судьбой своей согласен:
Ее прием
Мне люб и жребий ясен…"
Изабелла даже не пыталась вникнуть в то, что поет этот старик, мысли ее 
пребывали там, где они пребывали все последние недели. Очнулась она только 
тогда, когда канцона близилась к концу.
"Едва ль подсудна
Она молве людской,
Где многолюдно,
Все речи — к ней одной,
Наперебой;
Передает так скудно
Стих слабый мой
То, что в подруге чудно.
Песнь, к ней в покой,
Влетев, внушай подспудно,
Как о такой Арнауту петь трудно."
— Я не все поняла, — сказала принцесса, когда трубадур опустил лютню, — но мне 
стало очень грустно. Если бы на моем месте была сестра, она бы наверное 
разрыдалась.
Трубадур поклонился.
— Я предупреждал вас, Ваше высочество. Эти слова и звуки выпевает мое сердце, а 
над сердцем никто не властен и бесполезно противиться его приказам.
Арнаут Даниэль был покорен Изабеллой. Она угадала главную его струну. 
Представляясь, он сказал, что многие его не понимают, сказал почти с гордостью, 
значит видел в этом главное достоинство своей поэзии. Сказав, что она не все 
поняла в его простенькой песенке, Изабелла польстила ему, как нельзя более. 
Теперь можно было быть уверенной, что в ближайшие месяцы он никуда из Яффского 
двора не сбежит.
Трубадур удалился с первого плана весьма удовлетворенный.
— Теперь — чудовище, Данже.
Появился Реми де Труа. Одет он был на этот раз не в сутану, а в наряд, 
приличествующий столичному повесе и вести себя, судя по всему, человек с 
мозаичным лицом собирался в соответствии со своим новым костюмом. Нет ничего 
проще, чем овладеть манерами не очень богатого, но очень избалованного молодого 
человека, из весьма старинного рода, некогда располагавшего богатством и 
властью, а ныне лишь девизами и воспоминаниями.
Можно себе представить с какой изысканной цветистой речью он предстал перед 
принцессой. Никакой сдержанности, политической обдуманности не было в его 
словах. Он или не знал о фиаско Изабеллы, или не хотел этого знать. Второе было 
бы принцессе приятней и она задала тонкий, уточняющий вопрос.
— Так вы из лангедокских Труа, и давно вы прибыли из Франции?
— Совсем недавно, Ваше высочество, но уже успел побывать у Гроба Господня и 
подробно осмотреть Святой город.
Стало быть, о событиях последних месяцев осведомлен прекрасно. Чрезмерная, 
наигранная изысканность признания и понравилась Изабелле и насторожила ее. С 
одной стороны ей было лестно, что к ее двору прибился человек, способный вести 
себя и мыслить вполне благородно, с другой стороны, она настолько привыкла к 
тому, что, ее в последнее время, окружают одни лишь проходимцы, обжоры и тупицы,
 что появление такого вот шевалье де Труа, можно было счесть несколько 
подозрительным. Конечно, он страшен и весьма, такие люди особенно часто бывают 
интриганами. За счет приобретения власти над людьми, они возмещают себе то, что 
недодал им Господ