яжелое 
дыхание специалиста по рубке человечины. Шевалье понял, что тот не испугался. 
Что он надвигается. По звуку шагов и размеру дыхания спаситель прокаженного 
короля понял, что надвигается на него настоящий гигант. Он начал медленно 
отступать, чутьем определяя, расстояние между собой и почти невидимым 
противником. Еще шаг, еще. Оба понимали опасность резких движений и хотели 
действовать наверняка.
Де Труа оскальзывался на каких-то кусках то ли плоти, то ли грязи. С трудом 
удерживал равновесие. Острие меча, обмакнутое в человеческую кровь, наподобие 
жала нащупывало путь в темноте. Сабля спасителя, также выставленная вперед, 
несколько раз задела это надвигающееся, почти разумное острие. По этим 
соприкосновениям де Труа смог составить себе представление о силе противника и 
понял, что положение его плохо.
Вдруг за спиною грохнула упавшая створка двери. На улице было довольно светло, 
полыхало уже здание соседнего барака, сражение еще не кончилось. В тот момент, 
когда внутрь лепрозория хлынул поток бледного, порывистого света, в дверном 
проеме показалась фигура Гуле с арбалетом в руках. Он различил в глубине белый 
плащ тамплиера и, злорадно загоготав, нажал на спуск. Шевалье де Труа 
поворачиваясь на звук падающей двери, поскользнулся, нога съехала в точную 
канаву, прорытую в полу и он упал на одно колено. Пятифунтовая стрела, 
просвистев над белым плечом попала прямо в живот все еще невидимому противнику.
Гуле, даже не успев посетовать на столь неудачный выстрел, был тут же зарублен 
и по крикам, доносившимся снаружи, шевалье сделал вывод, что, если король еще 
жив, то задание можно считать выполненным.



ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ПЕРЕВОРОТ

Город в котором должен произойти переворот, всегда чувствует это. И даже, если 
этот переворот носит верхушечный, придворный характер, самый последний нищий, 
сидящий в пыли у грязного постоялого двора начинает нервничать, начинает 
хватать прохожих за полы одежды и сверх обычного выпячивать свои язвы и опухоли.
 Приходят в необъяснимое возбуждение лавочники и менялы, беспричинно кричат на 
жен и приказчиков, сопя и обливаясь потом, лезут со шкатулками по заранее, на 
всякий случай, вырытым тайникам. Разносчики воды куда-то исчезают с улиц и 
тогда в каменных порах чудовищного города поселяется, распаляемая раскаленной 
пылью жажда. Бродячие дервиши и проповедники всех религий внезапно принимаются 
рассуждать только на одну тему — о конце света. Брадобреи непреднамеренно 
пускают кровь нервничающим клиентам. Базарные канатоходцы срываются со своих 
канатов, тамбурины сбиваются с ритма. Рынок, это чахоточное, алчное сердце 
города начинает давать перебои. Неправда, что животные чувствительнее людей. 
Только после того, как у благополучных северных ворот Иерусалима, из-за 
какой-то несущественной мелочи, подрались два почтенных караванщика 
набатейского и персидского караванов, непонятная нервная лихорадка передалась 
верблюдам. Различие между народами заключается в том, как они относятся к 
предчувствуемому в ближайшем будущем концу света, которым очень часто 
завершаются дворцовые перевороты. Латиняне запирают ворота своих домов и 
раздают слугам арбалеты и топоры. Сирийцы и арабы часто стремятся выбраться из 
города на открытое место, ибо доверяют пустыне больше, чем пространству 
окруженному стенами. Значительная часть их также выливается на улицы и 
составляет основную часть толпы, участвующей в самых зверских беспорядках. 
Иудеи и персы молятся. Причем первые страстно, а вторые от нечего делать, и те 
и другие не ждут ничего хорошего о смены власти.
К обреченному на переворот городу, начинают, наподобие грифов, пожирателей 
падали, стягиваться разбойничьи шайки. С другой стороны, городские стражники, 
почему-то в такие дни, как правило, запираемые в казармах, носятся с идеей, 
бросить службу и пуститься в простор самостоятельной, то есть разбойничьей 
жизни. В дни мятежей и беспорядков вдруг выясняется, что в городе огромное 
количество собак. Объяснение простое: в обычные дни эти, своеобразно разумные 
животные, разделившись на три основные группы, или спариваются, или валяются в 
тени, или разгребают свалки. В решающие дни они объединяются в одну большую 
толпу веселых, злых, повсюду снующих чертей.
Вот через такой город, напоминающий сумасшедший дом, в который запустили рой 
диких пчел, и были под конвоем людей Конрада Монферратского проведены три сотни,
 так называемых, выборных, тех, кто должен был, в соответствии с кодексом 
Годфруа, представлять интересы граждан, сословий и городов Святой земли.
Выборных доставили во двор королевского дворца, где они были вынуждены 
разместиться прямо на земле, перед невысокой каменной верандой, с которой, по 
замыслу великого провизора, и должен был быть оглашен исторический королевски