ечисленные
выше основания не должны приводить к забвению
той истины, что главной движущей силой Крестового
похода оставалась вера. Вера столь живая и
действенная, что в момент оглашения римским понтификом
своего патетического воззвания она обратила
мирных прихожан в воинов Христовых, смиpeHHыx,
миролюбивых пилигримов - в пилигримов
воинствующих. Воспламеняя сердца, она вдруг сделал
ась динамичной и воинственной, увлекая за собой
в дальний путь бесчисленные толпы. По правде
говоря, это стихийное воспламенение сердец стало
возможным потому, что идея Крестового похода уже
витала в воздухе. Европа, выходившая из состояния
анархии, продолжавшейся целые века, начинала
осознавать собственную силу и, как обычно бывает в
подобных случаях, испытывала потребность в экспансии.
Чем истреблять друг друга в конфликтах изза
ничтожных территорий, лучше раздвинуть границы,
выплеснуть наружу столько нерастраченных
сил! Тексты свидетельствуют, что в то время рассматривался
и этот аспект вопроса. Отправляя воинственное
мелкое дворянство и авантюристов всех мас-
21
тей сражаться за Святую Землю, очищали общество;
и вместе с тем Христову воинству предоставлял ась
возможность для искупления собственных грехов и
даже для обретения райского блаженства - вдвойне
выгодное предприятие.
Была и другая разновидность крестоносцев, достаточно
своеобразная для того, чтобы уделить ей
особое внимание: итальянские судовладельцы и
крупные торговцы, венецианцы, генуэзцы и пизанцы,
падкие на всякого рода наживу, не ведавшие
угрызений совести и усматривавшие в Крестовом
походе лишь нежданную возможность для проникновения
на рынки Востока, для учреждения доходных
филиалов и, наконец, для обеспечения себя
морскими гаванями. Эти нувориши хотя и оказывали
существенные услуги, однако из соображений выгоды,
а в период упадка Иерусалимского королевства
они не останавливались перед разжиганием там
междоусобных войн, дабы защитить собственные
коммерческие интересы.
Есть еще один вопрос, заслуживающий особого
внимания: изнанка крестоносного движения, так
сказать, его человеческий аспект. Решение принято,
великий момент коллективной эйфории миновал, и
человек оставался один на один с самим собой и родными,
столкнувшись С конкретными гнетущими
проблемами, несмотря на гарантии, объявленные
церковью. В самом деле, надо было экипироваться,
вооружиться, собрать деньги для содержания себя во
время похода. Надлежало уладить свои дела с расчетом
на собственное длительное отсутствие и на
предполагаемое возвращение. Надо было также найти
в себе достаточно мужества, дабы сдержать обещание
(данное, быть может, несколько опрометчиво,
о котором, быть может, уже успел пожалеть), дабы отказаться
от привычного, пусть и стеснительного, заурядного
(а потому и подтолкнувшего к мысли об
отъезде) существования, но главное - расстаться с
дорогими людьми. Монах Фульхерий Шартрский,
будущий капеллан короля Иерусалимского, был свидетелем
таких расставаний. Он глубоко прочувство-
22
вал эту драму. Его искреннее сопереживание прояви -
лось В следующих строках:
«О, сколько соединенных сердец разорвалось от
скорби, сколько вырвал ось вздохов, пролилось слез,
исторглось стонов ... прощаясь, муж объявлял жене
точный срок своего возвращения, уверяя ее, что, если
жив будет, вновь увидит свою страну и ее саму через
три года, препоручая ее заботам Всевышнего,
нежно целуя ее и обещая ей вернуться. Но она, не надеясь
более свидеться с ним, убитая горем, не в силах
стоять на ногах, почти бездыханная падала на землю'
оплакивая милого друга, словно тот уже был
мертв, хотя теряла его живым. А тот, словно человек,
не знавший чувства жалости (хотя жалость и переполняла
его сердце), выказывая твердость и крепость
духа, удалялся, оставаясь внешне без