другого правителем Ливии, как мной это и рассказано (IV [II], 28, § 45). Когда 
Артабан появился в Византии, то народ, восхищенный его подвигами, всячески 
высказывал ему свое расположение. Он был высок ростом и красив, по характеру 
приветливый и немногословный. Император оказал ему исключительные почести. Он 
назначил его начальником войск, стоящих в Византии, и командиром федератов 
(союзных отрядов), и в знак почета записал его в число консулов. Но женить его 
на Прейекте он никак не мог, так как у Артабана раньше была жена, 
единоплеменная с ним и бывшая за ним замужем еще с детских лет. Давно уже он 
отверг ее на основании одной из тех причин, которые выставляются обычно 
[298], когда жена становится чужой мужу. Пока положение Артабана было не 
блестящим, она сидела дома, ничего не предпринимая, но молча перенося свое 
положение. Когда же Артабан прославился своими подвигами и был возвеличен 
судьбой, женщина не могла уже переносить своего униженного положения и 
отправилась в Византию. Она явилась молящей к императрице и просила вновь 
вернуть ей мужа. Привыкшая протягивать руку помощи женщинам, находящимся в 
несчастном положении, императрица решила, что Артабан должен обязательно жить с 
ней, против всякого его желания, а на Прейекте женился Иоанн, сын Помпея и внук 
Гипания. Такого несчастья Артабан не мог спокойно перенести, он рассвирепел и 
стал говорить, что уже приходится жалеть о своих подвигах, если ему, оказавшему 
столько услуг римлянам, не позволяют жениться с обоюдного согласия на той, 
которая была уже ему просватана, а заставляют жить с той, которая для него 
является самой неприятной из всех; а ведь это обычно особенно мучит душу 
человека. Поэтому вполне естественно, что тотчас же после смерти императрицы он 
вновь с большим удовольствием отослал от себя свою жену. Был у императора 
племянник Герман; у него был брат Боранд. Этот Боранд недавно умер, оставив 
большую часть состояния брату и его детям. Так как у него была жена и 
единственная дочь, император приказал девушке столько получить из его состояния,
 сколько велит закон. Этим император хотел защитить интересы девушки, но это 
больше всего уязвило Германа.

32. Таковы были отношения у императора с Артабаном и Германом. Был в Византии 
некто, именем Арсак, родом армянин, потомок Арсакидов, близкий по родству с 
Артабаном. Незадолго до этого он был уличен в том, что замышлял предательство и 
государственный переворот, т.е. был уличен в измене, так как в интересах 
персидского царя Хозрова хотел у римлян произвести восстание. Император не 
причинил ему ничего плохого; он только велел его слегка высечь и провезти по 
всему городу на верблюде, но не изувечил его тела, не отнял 
[299]у него богатств и даже не наказал изгнанием. Но обиженный даже таким 
наказанием, Арсак стал строить козни против Юстиниана и политического строя. 
Когда он увидал, что с ним считает себя обиженным и Артабан, он стал его еще 
сильнее подстрекать, как своего родственника, и, опутывая этого человека 
хитрыми словами, делал его все более и более враждебным императору; он, не 
переставая, говорил ему это и днем и ночью и упрекал в несвоевременной 
храбрости и благородстве. Он постоянно повторял ему, что при чужих тяжелых 
обстоятельствах, не касавшихся лично его, он выказал себя решительным, что он 
был тем самым, кто низложил тирана, и без возражений взялся убить своею 
собственной рукой Гонтираса, бывшего его другом и сотрапезником. А теперь он 
присмирел и так робко сидит здесь, в то время как его родина замучена 
непрерывными наборами и военными постоями, истощена чрезвычайными поборами, 
отец его казнен под предлогом невыполнения договоров и соглашения, вся его 
родня порабощена и рассеяна по всей Римской империи. И при таких-то 
обстоятельствах Артабан довольствуется тем, что он – начальник римских войск и 
носит пустой титул римского консула: «И ты, – сказал он, – будучи мне 
родственником, ни в чем не сочувствуешь мне, претерпевшему ужасное унижение; я 
же, дорогой мой, очень сожалею о твоей судьбе с этими двумя женами, из которых 
одной ты не по заслугам лишен, а с другой по принуждению должен жить. Поэтому 
никто, конечно, у кого есть хоть капля разума, не должен отказываться от 
участия в убийстве Юстиниана под предлогом трусости или какого-либо страха: 
ведь он постоянно без всякой охраны сидит до поздней ночи, толкуя с допотопными 
старцами из духовенства, переворачивая со всем рвением книги христианского 
учения. А кроме того, – продолжал он, – никто из родственников Юстиниана не 
пойдет против тебя. Самый могущественный из них – Герман, как я думаю, очень 
охотно примет участие в этом деле вместе с тобою, а равно и его дети; они еще 
юноши, и телом и душою готовы напасть на него 
[300]и пылают против него гневом. Я питаю надежду, что они и сами схватятся за 
это дело. Они чувствуют себя обиженными им настолько, как никто из нас, ни из 
других армян». Такими словами Арсак околдовывал Артабана. Когда он увидал, что 
Артабан сдается, он повел дело против другого перса-армянина, по имени 
Ханаранга. Этот Ханаранг был юноша красивый с виду, но легкомысленный, с чисто 
детским умом.

Когда таким образом Арсак сделал его и Артабана участниками своих планов и 
получил их согласие, он оставил их, говоря, что он хочет сделать в этом деле 
Германа и его сыновей своими единомышленниками. Старшим из сыновей Германа был 
Юстин, юноша с первым пушком бороды, очень энергичный и быстрый на всякое дело; 
незадолго перед тем он получил консульское кресло. Придя к нему, Арсак стал 
говорить, что хочет по секрету побеседовать с ним, встретившись в каком-нибудь 
храме. Когда они оба оказались в храме, Арсак прежде всего потребовал от Юстина,
 чтобы тот клятвенно ему обещал никому, кроме отца, не открывать тех речей, 
которые оп услышит. Когда тот дал требуемую клятву, он стал упрекать юношу что