кновенно на него отвечают в отрицательном смысле, причем 
ставят этот ответ в связь с ориентализацией греческой религии в эпоху эллинизма.
 Таково изображение, даваемое Группе в написанных с видимой досадой последних 
главах его объемистого сочинения: восточное влияние имело последствием 
непомерное расширение нездорового мистицизма, вследствие чего "религия 
искусства" отступила на задний план. Все же дело представляется мне сложнее. 
Конечно, если погрузиться душой в величавую религию Эсхила и от него перейти 
хотя бы к Клеанфу (§40), то религия эллинизма покажется нам сильным шагом назад.
 Но это будет чистейшей иллюзией. В начале V века поэты были еще учителями 
эллинов; в IV их роль перешла к философам. Не гимн Клеанфа должны мы 
противопоставить трагедиям Эсхила, а трактаты Посидония, и разобрать те и 
другие не с поэтической, а с религиозно-философской точки зрения, сводя 
грандиозные символы элевсинского певца к отвлеченным рассуждениям, – тогда 
результат будет иной. Нет, как читатель мог рассмотреть из предыдущего 
параграфа, да и изо всей настоящей книги, эллинизм не пожертвовал ни одним из 
религиозных достижений предшествовавшей ему эпохи, но зато от себя прибавил 
многое; таким образом, если видеть в понятиях "прогресс" и "регресс" понятия 
скорее количественные, чем качественные, то придется признать религию эллинизма 
крупным прогрессом в сравнении с религией независимой Эллады. 
Но само собою разумеется, что эти понятия в такой же степени качественные – 
если не в большей – в какой и количественные; это-то и имеет в виду Группе, 
обвиняя эллинизм в том, что он, подчиняясь восточному наркозу, выдвинул 
нездоровый мистицизм в ущерб "религии искусства", т.е. древнего Олимпа. О 
наркозе потом; что же касается "нездорового" мистицизма, то в этом определении 
сказалась атеистическая закваска автора, делающая его вообще плохим критиком в 
религиозных делах. "Нездоров" мистицизм Франциска Ассизского, Данте, Фомы 
Кемпийского, св.Терезы, Кальдерона, Мицкевича, Вл. Соловьева... спорить тут 
бесплодно. Все же мне думается, кто вместе с нами серьезно вник в сущность 
мистицизма эллинистической религии таинств и вместе с нами взвесил 
сопоставленные в §46 пункты, тот согласится признать и в этом углублении 
религиозного чувства значительный прогресс. 
Но все же не по всей линии. Читатель разрешит мне лишь бегло сослаться на те 
стороны, в которых мы усмотрели изъяны религиозного развития нашей эпохи; 
религиозный эротизм, астрологию, магию, поклонение року. Можно бы подробнее 
обсудить некоторые пункты, лишь мимоходом затронутые нами. Да, конечно, дефекты 
есть; но в общей сложности придется все-таки сказать: есть и прогресс. 
Но как быть с восточным наркозом? Отрицать факт ориентализации нельзя; но можно 
и должно подчеркнуть, что ей предшествовала эллинизация всех без исключения 
религиозных сил, которые произвели эту ориентализацию – в этом отличие нашего 
периода от вселенской империи. И при этом прогрессе эллинизации отпали те 
элементы восточных культов, которые были в них собственно восточными. Великая 
Матерь? Да, но без религиозного скопчества. Исида? Да, но без заупокойной магии.
 Астарта с Аденом? Да, но без религиозной проституции. Культ государей? Да, но 
без "проскинезы". И если взвесить, какое значение имеют откинутые элементы, 
какое опустошение они произвели бы в эллинской народной душе, если бы они не 
были откинуты, то ясно будет, что ни о каком восточном наркозе речи быть не 
может. Скорее, можно поставить вопрос, может ли при этих условиях быть речь об 
ориентализации вообще, и не справедливее ли будет признать в религии эллинизма 
просто дальнейший этап в самобытном развитии древнегреческой религии. 
Я и сам склоняюсь к тому, чтобы признать эту ориентализацию скорее внешней, чем 
внутренней; но как таковую, я все-таки считаю полезным ее удержать. Имена и 
прочие внешности имели все-таки одно огромное значение: они создали у эллинов, 
быть может, иллюзию, но благотворную, что они исповедуют одну и ту же религию с 
исконными поклонниками Исиды, Великой Матери и т.д., с жителями Египта, 
Анатолии, Сирии – и значит, можно продолжать, и всей oikumene. Другими словами: 
благодаря им, религия эллинизма была поднята на ступень универсализма. 
Осмеливаюсь верить, что читатель моей "Древнегреческой религии" не забыл тех 
гомеровских стихов, которые я более всего прочего поручил его вниманию и его 
памяти, стихов, доказывающих, что уже в те далекие времена основание 
универсализма было глубоко заложено в греческую душу, что, при всей любви 
Паллады к ахейцам и Аполлона к троянам, над обоими стоящий царь Олимпа с 
одинаковым участием смотрел на бойцов обоих враждебных друг другу станов, милуя 
человека исключительно в зависимости от его собственных заслуг. Отметив эту 
черту, я, не вдаваясь в частности, на нескольких ярких примерах охарактеризовал 
дальнейшее развитие этого универсализма, доводя его до нашей эпохи и до того 
реформатора, которого настоящая книга изобразила как творца религии эллинизма – 
до Тимофея элевсинского. Да, Тимофей завершил то, что – для нас, по крайней 
мере – начал Гомер: он дал тогдашней вселенной, правда, не единую, но все же 
вселенскую религию. Деметра опять, как во дни царицы Метаниры, изменила свое 
имя: она согласилась стать Исидой в Александрии и Великой Матерью в Кизике, но 
осталась и тут, и: там тою же Деметрой элевсинской, царицей святых таинств, 
ведущей все народы одинаково к той же великой и радостной цели. 
Это ли ориентализация? Нет, конечно: не мог Восток дать Элладе то, чего не имел 
сам. Он стал лишь страдательной матерью, действенной силой была эллинская 
религия, была та удивительная ее особенность, благодаря которой для сознания 
вдохновляемого ею народа не было "язычников", не было "гяуров", а были 
окрестные народы, под различными именами почитающи