о, конечно, эта централизация, так сказать, в руках Дельфов всего дела 
героизации не могла не усилить их обаяния, подобно самой катартике (т.е. 
очищению от скверны), с которой она была в значительной степени связана. И 
Дельфы охотно пользовались этим могучим рычагом религиозной деятельности: время 
их расцвета было и временем распространения культа героев по Греции. И когда 
они в начале V в. пожелали замкнуть не в меру расширившийся круг, объявляя 
новогероизованного Клеомеда "последним героем", это оказалось уже невозможным: 
движение, ими поддерживаемое, переросло их собственные силы, и они оказались не 
в состоянии соблюсти свое собственное постановление. 
Над могилой героя ему сооружалось капище (heroon), формы и размеры которого 
были различны: для особенно многочтимых, вроде Тесея, оно могло вырасти в 
настоящий храм. Здесь и совершались жертвоприношения в его честь. Они были 
принципиально отличны от жертвоприношений в честь богов: те происходили днем, 
эти ночью или в сумерки; для тех брались светлые, для этих черные животные; там 
они приносились на высоком алтаре, здесь на низком "очаге" (eschara); там по 
сожжении символических частей остальная туша служила угощением для живых, здесь 
животное сжигалось совсем, и никто не должен был даже отведать его мяса. Одним 
словом, там жертвоприношение имело олимпийский, здесь – хтонический характер. 
Жертвы эти приносило государство, если герой был, подобно Тесею, 
общегосударственным; или же непосредственно заинтересованная политическая или 
социальная группа. Но независимо от этого существовал в Греции красивый обычай, 
свидетельствовавший особенно ярко об интимном, задушевном характере этого 
культа: это был обычай трехкратного возлияния перёд началом попойки. Первое и 
третье возлияния полагались в честь Зевса, но среднее между ними, второе – в 
честь родных героев; они приглашались каждый раз разделить радость радующихся. 
Взамен воздаваемого ему почета герой оказывал важные услуги как общине в ее 
совокупности, так и отдельным ее членам. Как существо среднее между богом и 
смертным, он был для людей призванным посредником в их сношениях с богами, 
благодаря его заступничеству, они легче могли найти милость у них; примером – 
правда, малопочтенным – может послужить вышеупомянутый (§10) герой Шептун. Но, 
помимо того, полагали, что после смерти он преображался как телесно (т.е. в 
своем внешнем виде), так и духовно. Он становился существом сверхземного роста 
и красоты – eumorphos, как принято было говорить. Но и силу получал он выше той,
 которая сопутствовала ему при жизни. Это была прежде всего сила вещая: как 
познавший тайны дух, он мог внушать хорошие решения тем, которые с верой 
подходили к его могиле. Лишь разновидностью этой вещей силы была сила целебная: 
почти все герои были героями-исцелителями, хотя у некоторых из них – Асклепия и 
других – эта сила, доведенная до высшей степени, превосходила все другие. 
Герой-сосед дома оказывал свое покровительство его благочестивым хозяевам; 
комедия нравов не упустила этого благодарного мотива незримого покровителя 
обижаемых сирот, как это можно заключить по недавно нам возвращенному началу 
комедии Менандра, носившей именно это заглавие – заглавие Heros. Этот образчик 
озарил нам очень ласковым светом важную сторону семейной жизни греков; здесь 
особенно наглядно сказался уютный, так сказать, характер их религии. Но 
величавее была, конечно, та помощь, которую герои оказывали всей общине, притом 
в самую трудную годину ее жизни – в годину военной опасности. Полагали, что 
герои самолично вступают в бой против ее врагов; простые люди представляли себе 
это заступничество наглядно и реально, более развитые, вероятно, духовнее, но в 
его факте были согласны все, и Фемистокл, конечно, выражал всеобщее чувство, 
когда он после саламинской победы смиренно заявил, что ее одержали не они, 
эллины, а их боги и герои. 
Эта помощь была последствием их силы; но откуда же получалась у них эта сила? 
Дельфийский оракул, как мы видели, только удостоверял ее наличность, наделял их 
ею не он, а кто же? Софокл отвечает нам: боги. Он же называет нам и имя этой 
силы: charis, "благодать". А за что награждались они этой благодатью? – Нам ли, 
христианам, об этом спрашивать? A gratia gratis data? 
Конечно, иногда и человеческий ум мог проникнуть в тайны божьей воли, и даже 
довольно часто: мы ведь видели, какую роль играла заслуга покойного перед 
общиной, как повод к его героизации. Нетрудно было поверить, что и боги, 
освятившие человеческое общежитие, принимали во внимание эти гражданские 
заслуги человека при наделении его благодатью. Но вот Эдип, изгнанный из своей 
фиванской отчизны, нищий слепец, является в Афины – и тут он рачением богов 
становится источником благодати для приютившей его страны, будущим ее оплотом в 
военную грозу; за что? Поэт подсказал нам ответ: за его страдания, сделавшие 
богов как бы его должниками. А Одиссей, которому Тиресий предвещал: 
Тебе же вне моря 
Смерть суждена, и постигнет она, благосклонная, долгой 
Жизнью тебя утомленного, вдруг. А кругом тебя люди 
Счастливы будут... 
Тоже за его страдания? Вероятно; на то Гомер и называет его "многострадальным", 
если мы правильно переводим этим словом его polytlas. Но мы знаем и такие 
примеры, которые нас заставят только руками развести. 
§31
Чтобы понять те черты веры в героев, о которых придется говорить теперь, надо 
твердо помнить, что культ их либо развился из культа душ, либо, во всяком 
случае, с ним тесно связан. А между тем, в представлении об оставившей тело 
душе совмещаются два друг другу прямо противоположные: она и блаженный дух, 
охраняющий своих близких, но она же и страшное привидение, от которого 
спасаются заклятиями и чарами. Само собою разумеется, что и душа вообще 
благодетельная будет карать своих оскорбителей; соответствующую