моря. На монере Эвтимена дело обстоит иначе. 
      Меня одолевают тоскливые мысли. Мы замерли в центре Столпов, словно 
стрела Зенона [43]. Я отдал конец, соединявший "Артемиду" с "Гераклом", и велел 
Эвтимену держаться ближе к нашей корме. Паруса убраны, а рей опущен на палубу, 
чтобы ослабить напор встречного ветра. 
      Ночь. К шестому часу Эвтимен подал знак, что желает говорить со мной. Мы 
по-прежнему неподвижны, как стрела Зенона. Эвтимен предложил направиться к 
ливийскому берегу. С верха мачты он заметил множество мелких судов пунов, 
идущих в Тингис. Может, у Тингиса существует течение в сторону Океана или 
встречное там слабее, чем здесь? Такое наблюдается у берегов Родана и в 
Боспоре*. 
      Я объясняю гребцам, что мы меняем курс. 
      Двенадцатый день. Эвтимен оказался прав. У тингисского берега течение 
потащило нас из Внутреннего моря в Океан. Ночью мы миновали Тингис, и я не без 
страха глядел на пламя его сторожевой башни. 
      Полдень. Возвышенность, отделяющая нас от Океана, лежит прямо по курсу. 
Мой марсовый сигнализирует, что в нашем направлении движется пунийская триера с 
изображением головы лошади на носу. Приказываю передать конец Эвтимену. Может, 
на корабле подумают, что я возвращаюсь с добычей. Наши судьбы накрепко связаны. 

      Ночь. Я так перетрусил, что дрожу и сейчас, когда описываю эти события. 
Триера бросилась на нас, как сокол на горлицу. У меня на столе лежит свинцовый 
снаряд пращи с начертанными на нем непонятными символами. Он упал к моим ногам 
на излете в момент, когда пунийская триера, подгоняемая попутным ветром, 
приблизилась к "Артемиде". Нас разделяло менее трети стадия; я сообразил, что 
триера собирается разорвать трос, соединяющий "Артемиду" с "Гераклом". С триеры 
доносились хлопанье бичей, гортанные крики и хриплые команды келевстов. Эвтимен 
хотел было перерубить соединявший нас трос. Я велел ему ничего не предпринимать.
 Верный Эвтимен, он готов пожертвовать собой ради друга! Посадил на весла всех, 
кроме одного кормчего. Я налегал на весло вместе с другими. А когда поднялся на 
палубу, чтобы передохнуть и выяснить, догоняет ли нас "Лошадиная голова" [44], 
Богиня* осенила меня. 
      * В Боспоре Фракийском, нынешнем Босфоре. 
      - Скорее, тащи свинцовые кольца! - крикнул я Венитафу, который не щадя 
сил, помогал Ксанфу.- Кольца, самые большие, и гибкую пеньку! 
      Он вначале удивленно посмотрел на меня, затем нырнул в парусный трюм. 
Через мгновение Венитаф показался с корзиной, где лежали самые толстые кольца 
из тех, что пришиваются по углам парусов для крепления шкотов. На его 
вздувшейся от напряжения шее висел моток пеньки. 
      - Скорее нож! 
      Он подхватил огромный нож для разрезания мяса. 
      Мы поспешно прикрепили два кольца к пеньковому тросу, а третье к веревке, 
привязанной к его середине. Я вспомнил, как пастухи Дельты** останавливают 
разъяренных быков, опутывая им ноги веревкой со свинцовым грузом, и решил таким 
же манером связать весла триеры. И сделать это с первого раза. Следовало так 
метнуть снаряд, чтобы он охватил весла над самой лопастью. Мы быстро изготовили 
четыре снаряда. 
      Когда я приказал сушить весла Эвтимену и на "Артемиде", гребцы решили, 
что я сошел с ума. "Лошадиная голова" шла прямо на нас, очевидно полагая, что 
мы сдаемся. В долон вонзились стрелы. На палубу посыпались свинцовые снаряды. 
Венитаф, словно Зевс с перунами, застыл на палубе и с бешеной скоростью 
раскрутил кольца над своей головой. 
      - Хочешь свинца, лошадь смерти? - крикнул он и бросил кольца на только 
что поднятые из воды весла. Веревки с кольцами мгновенно опутали весла, связав 
целый ряд. 
      - Хочешь еще, лошадь Молоха? 
      * Артемида. 
      ** Пифей вспоминает дельту Роны, а не Нила. 
      Он метнул кольца в разъяренного наварха, который перегнулся через борт 
посмотреть, что происходит. 
      Я впервые видел, как хохочет Венитаф. Черный волосом и злобный лицом 
наварх-пуниец угодил в аркан, словно муха в паутину. Он свалился за борт в море.
 Его красногубый рот раскрылся было в крике, но слова поглотила горько-соленая 
вода. Свинец тут же увлек его на дно. 
      Тринадцатый день. Гибель наварха внесла смятение в ряды пунийцев. Они 
растерялись, и на триере поднялся невообразимый хаос. Гребцы, чьи весла 
оказались связанными, кричали. Одного из них, похоже, ранило рукоятью весла, и 
его кровь стекала по борту судна. Келевсты выкрикивали противоречивые приказы - 
весла ударялись друг о друга. Пращники пытались забросать нас снарядами, но 
Венитаф уже успел вооружиться кельтским луком из тиса и нанизать двух пунов на 
одну стрелу. Остальные в ужасе скрылись в проходе, усиливая панику внутри 
корабля. 
      И вдруг я услышал крики, доносившиеся с судна: 
      - Пифей! Пифей! Спаси нас! Я узнал тебя, Пифей. Я греб вместе с тобой. Мы 
из Массалии, Пифей... Они захватили нас в Геле, здесь тридцать греков из 
Массалии, но есть греки и из других мест. Нас обратили в рабство. Меня зовут 
Аристас, я сын башмачника Сминфия. 
      На мои глаза навернулись слезы. Венитаф тоже разобрал речь несчастного 
пленника, да и Эвтимен расслышал последние слова - его монеру течением 
подогнало к "Артемиде". 
      - Все на "Лошадиную голову"! - закричал я.- Спасем наших! Нам послала их 
Артемида! 
      - Подожди, пока я прикончу лучников и пращников, - остановил меня Венитаф.
 
      И с помощью лука, которым мог бы гордиться Немврод, он одного за другим 
пригвоздил к мачтам и фальшборту нескольких пунов. Один из них повис на стене 
каюты, словно летучая мышь на дверях амбара. Нам нельзя было оставлять в живых 
ни одного свидетеля нашего выхода в Океан. Жестокий закон, но разве не пуны 
навязали н