о доступно 
путем молитвы и жертвы (рис. 16; 17).
Жак Ле Гофф, впрочем, сводит католические представления к следующему делению на 
три части: небеса – чистилище – ад. Трехчастно и католическое божество. Однако 
в средневековых текстах представлены более многосторонние точки зрения. Часто 
встречаются «симметричные» представления: небеса как вечная обитель спасшихся; 
преисподняя как вечное место проклятых; Refrigerium (прохлада, освежение, 
утешение) как временный приют для добрых душ; Purgatorium (исправительный 
лагерь) как перевалочный пункт для грешников.
Представления о подобной симметрии царили в XI—XII веках. Об этом 
свидетельствует и написанный в это же время Новый Завет с его четкими 
представлениями на эту тему. В притче о Лазаре (Евангелие от Луки, 16, 22-31) 
лоно Авраамово предстает в виде Refrigerium. Прежде Refrigerium был совместной 
трапезой близких у могилы усопшего (поминки). Церковные писатели сделали 
Refri-gerium областью в потустороннем мире. Павел (1 Кор., 3, 13-15) указывает 
на чистилище, но делает это в туманных выражениях. Быть может, понятие 
чистилища осознанно затемнялось лишь в более позднее время: чтобы не 
произносить слишком определенно то, что здоровое народное сознание все равно 
изменило бы по своему представлению.
В основе понятий о Refrigerium и Purgatorium лежат чисто языческие 
представления, объяснимые, пожалуй, сегодня лишь с позиций индийской философии 
кармы. Все поступки человека – даже второстепенные, вроде смеха или пустословия 
– записываются на небесах в его персональную книгу; после смерти каждая душа 
человеческая вынуждена страданиями в течение определенного времени – в подобии 
ада, в огне и пустыне, в жажде и тоске – искупить вину. Впрочем, заплатить за 
грешника могут своими щедрыми искупительными подаяниями и благочестивые 
родственники.
Представления о карме, нехристианские по сути своей, являются для Запада новыми,
 но можно понять, когда именно они появились после первых крестовых походов. То 
есть Ле Гофф не ошибся в расчетах: «рождение чистилища» состоялось в XII веке 
(может быть, чуть позже). Выводить эти представления из Нового Завета и писаний 
отцов церкви – бессмысленно. Все это появилось одновременно.
Предпринятая с благими намерениями попытка христианской церкви создать некий 
мостик, некое внеземное место для передышки между жестоким и безвыходным 
адом/геенной/шеолом и счастливыми райскими кущами, должна была облегчить 
конкуренцию с исламом и иудаизмом, которые «воздвигли» на этом месте 
непреодолимую разграничительную стену. Браво, браво! Но тот, кто попытается 
представить эти представления как детище вымышленного, никогда не 
существовавшего в описываемой традицией форме тысячелетия, тот вырвет почву 
из-под ногу авторов описанной попытки. Не Евангелие или послания Павла, но 
религиозная конкуренция, требования времени и страх перед неискоренимыми 
народными суевериями заставили церковь несколько «смягчить» условия пребывания 
в потустороннем мире.
Ле Гофф анализирует сочинения всех возможных предшественников, например, о 
Перпетуа (203). Хотя, как проницательно заметила ученица К. Г. Юнга Мария-Луиза 
фон Франц, текст этот скорее подошел бы Фоме Аквинскому (XIII век). Это 
произведение, как показывает уже его заголовок Passio Perpetuae et Felicitatis 
(Страдания вечно сущих и блаженных) представляет собой на самом деле суфийский 
трактат, – он появился около 1200 года, в расцвет суфизма, – несколько 
непривычный, но вполне понятный западному читателю. История о заключении в 
темницу двух дев (Перпетуа и Фелисита) с тремя их товарищами мужского пола и их 
гибели на арене со львами столь далека от реальной жизни, что всегда 
воспринималась на Западе без каких-либо проблем как нравоучительная 
аллегорическая картинка, способствующая размышлениям о благонравном поведении и 
образе жизни. Историческая подоплека у этой истории никогда всерьез не 
предполагалась. Тем не менее Ле Гофф, а вместе с ним весь ученый мир, не 
сомневаются в том, что в 203 году, в правление императора Септима Севера, 
Перпетуа сотоварищи была растерзана львами на арене карфагенского цирка. «Даже 
самые строгие критики не сомневаются в подлинности событий из исходного текста» 
(с. 74). Тертуллиан, отец церкви, не писал (даже частично) этот текст, – но он 
якобы был свидетелем описанных событий в Карфагене. Для меня же, напротив, 
Перпетуа (вечносущая) это имаго, литературный вымысел, образ, заслуживающий 
любви и уважения, но не имеющий пропуска в историю. И создан этот образ 
тысячелетием позже, чем указанная выше дата.
Поскольку мне еще не раз придется повторять выражение «тысячелетием позже», я 
хочу высказать предположение: возможно, в ту далекую эпоху (в католической 
Португалии, кстати, это принято и по сей день) годы при датировании записывали, 
опуская первую цифру, обозначающую тысячелетие. То есть вместо принятого у нас 
1998 там написали бы 998. Следовательно, 1001-й стал бы просто 1 годом. В то 
время только что появилось летоисчисление «от Рождества Христова», и 203-й в 
нашем понимании вполне мог быть 1203-й в старой традиции (без цифры 
тысячелетия). Тогда все сходится.

Тексты о девственных мученицах, гибнущих в львиных пастях, отвечали духу 
времени
(
xii века); их охотно копировали и передавали в назидание будущим поколениям 
именно в это время. Впрочем, возможно, и переписывали и передавали опять-таки 
монахи в еще более позднее время.

Как, например, Абеляр, введший в XII веке революционную для своего времени 
библейскую экзегезу, которую – а как же иначе! – семьюстами годами ранее 
использовал Блаженный Августин. Это пишет Ле Гофф.
Или же Киприан (латынь, середина III века), которому приписывают текст 
(Послание к Антонину), в котором упоминается чистилище. Ле Гофф это отв