восьмисот рыцарей, прибывших вместе с вами и высадившихся на Кипре, сейчас в 
этом городе осталась только сотня. Поэтому они вам советуют вернуться во 
Францию, собрать деньги и набрать войска, чтобы быстро вернуться в эту страну и 
отомстить врагам Господа нашего за то, что они держали вас в заточении". 
      Король затем попросил всех рыцарей высказать свое мнение и обратился, в 
частности, к графу Яффы, державшему эту пограничную крепость и порт, через 
который въезжали в эту страну. Но граф воздержался от ответа, сказав: 
"Поскольку моя крепость расположена на границе, то, если я посоветую королю 
остаться, это может быть воспринято как забота о собственной выгоде". Однако 
его как местного человека, знающего положение дел, вынудили выразить свое 
мнение, и он сказал, что "если король соблаговолит еще год продержаться здесь, 
то он выкажет большую честь". Жуанвиль, высказывавший свое мнение четырнадцатым,
 выразил согласие с графом Яффы, и ему сразу же был брошен вопрос: "Как сможет 
король еще год продержаться здесь со столь малым числом людей?" Задетый 
вопросом, Жуанвиль высказался более обстоятельно: "Сир, говорят, но не знаю, 
правда ли это. что король еще ничего не истратил из своих средств, а только 
деньги церкви. Пускай же король начнет тратить свои деньги и пошлет за рыцарями 
в Морею и за море; ведь когда пойдет слух, что король хорошо и щедро платит, к 
нему станут стекаться рыцари со всех сторон, благодаря чему, если будет угодно 
Господу, он сможет продержаться в течение года и освободить бедных узников, 
взятых в плен на службе Божьей и его собственной, которые никогда не получат 
свободы, если король уедет". В собрании воцарилось молчание. "Ведь там не было 
ни одного человека, у кого не оставалось бы в плену близких друзей, так что 
никто не возразил мне, и все заплакали". 
      Следующим взял слово маршал Франции Гийом де Бомон, заявивший, что 
сенешаль Жуанвиль выступил очень хорошо. Тогда другой Бомон, его дядя, горевший 
желанием вернуться во Францию и пришедший в ярость, "оскорбительно крикнул ему: 
"Дерьмо, что вы хотите сказать? Сядьте на место!" Король вынужден был 
вмешаться: "Мес-сир Жан, вы дурно поступаете, дайте ему сказать! - Конечно, сир,
 я больше не буду". Но маршал замолчал, и никто больше не поддержал Жуанвиля, 
кроме сира де Шатене. Тогда король закрыл заседание: "Сеньоры, я всех вас 
внимательно выслушал и через восемь дней скажу, как мне угодно будет 
поступить"". 
      На следующем заседании король сообщил свое решение: "Местные бароны 
говорят, что, если я уеду, Иерусалимское королевство погибнет, ибо после моего 
отъезда никто не рискнет здесь оставаться. И вот я решил, что не допущу гибели 
Иерусалимского королевства, которое я приехал защитить и сохранить, и сейчас 
остаюсь здесь. А потому обращаюсь к вам, присутствующие здесь бароны, и вообще 
ко всем рыцарям, пожелающим остаться со мной, чтобы вы смело пришли поговорить 
со мной, и я дам вам столько денег, что не моя будет вина, а ваша, если вы не 
останетесь". Жуанвиль добавляет, что "многие были ошеломлены, услышав эти слова,
 а многие заплакали". Некоторые все же уехали, пользуясь полной свободой 
действий, в том числе и два брата короля, Альфонс де Пуатье и Карл Анжуйский, 
но основная масса крестоносцев осталась в Святой Земле. 
      Такой способ правления, свойственный вообще средневековой королевской 
власти, не исключал, однако, проявления в случае необходимости авторитарности. 
Жуанвиль рассказывает, как король жестоко наказал шестерых молодых людей, 
сыновей парижских буржуа, которые при высадке на остров Пантеллериа предались 
развлечениям, задержав отплытие и поставив в опасное положение своих спутников 
по плаванию. Он велел их посадить в шлюпку, привязанную к кораблю, как 
поступали с убийцами и ворами, и так везти их до следующего захода в гавань, 
хотя это должно было случиться очень нескоро, и не изменил своего решения, 
несмотря на все мольбы, даже самой королевы. 
      Все факты и события, о которых сообщает Жуанвиль, ставший хронистом 
похода, как и самого короля, дают нам представление о высоком вдохновении его 
участников. У них было глубокое чувство солидарности, и один эпизод 
демонстрирует ту важность, какую эти крестоносцы придавали любви, что должна 
была царить между ними. Среди сопровождающих Жуанвиля были "два очень храбрых 
рыцаря, монсеньор Вилен де Верфе и монсеньор Ги де Дан-мартен", которые, как он 
пишет, сильно возненавидели друг друга; они, по его выражению, "в Морее 
вцепились друг другу в волосы" и "никто не мог их примирить". Но в тот момент, 
когда флот подошел к Дамьетте, где предстояло сразиться с сарацинами, Жуанвиль 
поклялся на мощах, что "мы не сойдем на землю с их злобой". И тогда эти два 
рыцаря, взволнованные, простили друг друга и поцеловались. 
      К этому глубокому чувству любви, которое должно было преобладать в 
отношениях между христианами, следует добавить силу данного слова. Никакая 
угроза не была способна исторгнуть из плененных крестоносцев обещание сдать те 
крепости в Святой Земле, от которых зависело сохранение Иерусалимского 
королевства. Эти пленники, подвергнутые худшим мукам, даже под угрозой смерти 
на все предложения врагов, обещавших свободу в обмен на замки, давали ответы, 
исполненные спокойного героизма. Свидетельством тому является разговор, 
произошедший "во дворе, закрытом земляными стенами, где содержались пленные 
крестоносцы": "И они (переводчики египетского султана) сказали следующее: 
"Мессиры, султан нас послал к вам узнать, желаете ли вы освободиться?" Граф 
Пьер Бретонский ответил: "Да". - "А что вы дадите султану за свое 
освобождение?" - "То, что мы можем и способны в пределах разумного". - 
"Отдадите ли вы за свою свободу некоторые замки местных баронов?" Граф ответил, 
что у них нет прав на эти замки, поскольку их держат от имени императора, 
который еще жив. И тогда они спросили, отдадим ли мы за свое освобождение замки 
тамплиеров и госпитальеров. Граф ответил, что это невозможно, поскольку шатлены