любопытный символ хрупкости империй. Их путешествия, впрочем, в XIII в. не 
закончились, поскольку Наполеон во время Итальянской кампании решил перевезти 
их в Париж, где они некоторое время украшали триумфальную арку на площади 
Карусель; но они вернулись в Венецию после Венского конгресса. 
      "Столько там было роскошной золотой и серебряной посуды, золотой парчи и 
столько драгоценностей, что настоящим чудом было видеть такое богатство, 
собранное в этом городе; и никогда с сотворения мира такое огромное, 
великолепное богатство не было ни видано, ни завоевано, ни во времена 
Александра, ни во времена Карла Великого, ни до, ни после них", - говорил Робер 
де Клари, оставивший восхищенное описание дворца Буколеон, присвоенного 
маркизом Монферратским: 
      "В этом дворце было пятьсот комнат, которые все были связаны друг с 
другом, и все были украшены золотой мозаикой; и было там почти тридцать капелл, 
больших и маленьких. Одна из них называлась Золотой капеллой и была столь 
богатой и великолепной, что в ней не было ни петли, ни шарнира из железа, все 
серебряное; и все колонны из яшмы, порфира или драгоценных камней. А пол 
капеллы из белого мрамора, такого гладкого и чистого, что казалось, будто он из 
хрусталя... В этой капелле находились очень красивые реликварии с двумя 
обломками истинного креста, толстыми, как человеческая нога, и длиной в 
полсажени; там же был и наконечник копья, которым Господа нашего пронзили в бок,
 и два гвоздя, которыми приколотили ему руки и ноги". 
      Среди привлекавших крестоносцев ценностей важное место занимали реликвии, 
и со взятием Константинополя по Западу разошлось большое количество восточных 
реликвий. Так, Виллардуэн послал вазу-реликварий в собор Сен-Реми в Реймс, а 
Робер де Клари оставил по себе память в родной стране в виде хрустального 
креста-релик-вария, составляющего часть сокровищ аббатства Корби, и на нем 
сохраняется надпись: "Знайте все, кто прочтет эти слова, что священные реликвии,
 запечатанные в этом сосуде, привезены из Константинополя и взяты из Святой 
капеллы во дворце императора и что Робиллар де Клари привез их в то время, 
когда граф Балдуин Фландрский был императором". 
      Немало местных культов появилось именно в это время: Св. Стефана в 
Шалоне-сюр-Марн, Св. Маммеса в Лангре, Св. Виктора в Сансе и др. 
      Конечно, коммерсанты бессовестно, бывало, эксплуатировали чувство 
благоговения перед реликвиями. С этого времени достоверность некоторых из них 
стала оспариваться, и потому большое значение придавали гарантийным письмам, 
удостоверяющим их происхождение, как в наше время при покупке редкой мебели или 
картин мастеров живописи. 
      Еще в начале XII в. Гвиберт Ножанский написал целый трактат, протестуя 
против использования неаутентичных реликвий, что свидетельствует о пробуждении 
критического духа наперекор злоупотреблениям. Что касается Истинного Креста, то 
фрагмент его, хранившийся в Иерусалиме, был погребен в пески вечером дня 
поражения при Гаттине. Поэтому его остатки, сохранившиеся в Константинополе, 
могли представлять соблазн для крестоносцев. 
      Многие его фрагменты разошлись по западным церквам; впоследствии их 
подлинность оспаривалась, и хорошо известна расхожая шутка, что из остатков 
Святого Креста можно построить корабль. Но эрудит Рого де Флери, запасшись 
терпением, измерил все существующие фрагменты, чтобы определить их объем40, и 
пришел к выводу, что он составляет треть объема нормального креста, способного 
выдержать вес человека. 
      Наиболее удивительная история константинопольских реликвий - это, 
очевидно, история Святого Тернового венца, который император Балдуин, 
стесненный в средствах, заложил венецианским купцам. Узнав об этом, Людовик 
Святой выплатил залоговую сумму, и реликвия была перевезена в Париж в 1239 г., 
где для ее хранения король отстроил Сент-Шапель. 
      Те, кто описывал сцену грабежей в Константинополе, имели кстати сами не 
всегда чистую совесть. Виллардуэн первым констатировал, что крестоносцы, как и 
ранее, не сумели соблюсти достоинство после победы: "Тогда одни несли добром, 
другие скрепя сердце, ибо алчность, корень всех зол, не дремала, и алчные 
начали удерживать имущество, и любовь к ним Господа нашего умалилась". 
      Раздел добычи дал повод ко всякого рода ссорам, и алчность сеяла смуты и 
раздоры среди крестоносцев. Робер де Клари первым изливал жалобы на "больших 
людей", которые без стыда присвоили себе три четверти добычи' "Те самые, кто 
должен был хранить добро, тащили золотые драгоценности и прочее, что хотели... 
всякий богатый человек брал золотые вещи, шелка и уносил то, что нравилось... и 
чего не давали простым воинам, ни бедным рыцарям, ни сержантам, помогавшим в 
завоевании..." 
      Он говорит это по опыту, ибо в другом месте он приводит рассказ о своем 
брате Альоме, который блестяще проявил себя как воин, одним из первых 
ворвавшись в город, но при разделе добычи был обделен под тем предлогом, что он 
не рыцарь, а клирик и не имеет права на добычу. 
      В конечном счете, как понял это Виллардуэн, завоевание Константинополя 
было тем событием, какое можно объяснить, но не оправдать. Но оно имело и 
благие последствия, по крайней мере, с материальной точки зрения. Без особых 
затруднений франки обосновались в Греции, и через несколько лет после 
завоевания Виллардуэн констатировал, что земли между Константинополем и 
Салониками столь умиротворены, что дороги безопасны, и "по ним может проехать 
всякий, кто хочет", хотя от одного города до другого добрых двенадцать дней 
пути. 
      Жан Лоньон прекрасно описал положение на полуострове франкского рыцарства,
 жизнь которого, в общем, была легкой, поскольку оно сошлось с греческим